— Не сердитесь на меня, Елена, — говорил молодой китаец. — Вы, конечно, негодуете на меня за то, что я лишил вас возможности веселиться на французском балу. Но я сделал это только по необходимости.

— Это не необходимость, а насилие!

Вань-Цзы покачал головой.

— Когда не действуют убеждения, только и остаётся прибегнуть к силе! — заметил он. — Так гласит мудрость, которой много веков.

— Вы не смели так поступать! Выпустите меня сейчас же! Я буду жаловаться на вас! Какое вы имеете право держать меня в плену?

— Вы, Елена, не пленница здесь, а дорогая гостья. Никто не осмелится причинить вам вред... Но вы устали. Прошу вас, сядьте. Сейчас я освещу этот уголок.

Вань-Цзы сделал шаг к стене, и сейчас же вся комната оказалась залитой потоками электрического света. Лена осмотрелась по сторонам. Комната, где находились она и Вань-Цзы, была большая, высокая и обставленная на европейский лад. Обычного в китайских гостиных канга не было. Вдоль стен стояли европейские стулья, диван, стол. На стенах висели картины европейских художников. Всё было очень просто, но в самой этой простоте сказывался вкус.

— Где я? — повторила девушка.

— Вы у меня, Елена!

— Но скажите же мне, ради бога, что всё это значит? Я не хочу думать, чтобы вы, Вань-Цзы, с какими-нибудь целями решились прибегнуть к грубому насилию...

— У меня была одна только цель, Елена: сохранить вас в полной безопасности. И теперь я уверен, что это мне вполне удастся.

— Но что же мне может грозить?

— Может быть, смерть, а может быть, и худшее для женщины, чем смерть.

— Но что же? Оставьте загадки!

— Сядьте, Елена, и успокойтесь прежде всего! Дайте мне вашу руку, дайте смело, потому что моя рука — рука друга. Прошу вас, забудьте хотя бы на миг ваше негодование и уверьтесь, что вы здесь не пленница, а желанная гостья!

Голос Вань-Цзы звучал с такой искренностью, что Лена невольно поддалась его обаянию. В самом деле, чего ей было бояться этого человека, который — Лена это знала чутьём женщины — любит её более всего на свете, который! всегда был с нею и с её семейством почтителен и деликатен. Если он поступил так, стало быть, имел для этого веские основания.

— Я верю вам, Вань-Цзы, — кивнула после минутного колебания девушка. — Но вы, наконец, должны раскрыть мне все свои тайны.

— Теперь я, пожалуй, могу сделать это, не подвергая вас опасности. Прошу вас! Садитесь здесь. Осмотритесь кругом. Может быть, вам придётся пробыть в этих стенах очень долго!

— Вы опять пугаете меня!

— Я предупреждаю вас только; что некоторое время вам, возможно, придётся побыть под моим кровом. Но верьте, что скорее погибну я, чем допущу, чтобы хоть один волосок упал с вашей головы.

— Опять таинственные угрозы, опять загадки!

— Вы хотите разгадать их? Прислушайтесь...

акой-то отдалённый неясный гул донёсся до слуха Лены. Казалось, это был рёв какого-то тысячеголового стада разъярённых и неожиданно очутившихся на свободе диких зверей. Голоса, что-то неистово кричавшие, сливались в один хаос звуков, и гул их всё рос и рос, то удаляясь, то приближаясь к тому дому, где была молодая девушка. Это было что-то похожее на прибой внезапно взбушевавшегося моря, выбрасывавшего свои горы-валы на прибрежные утёсы и разбивавшегося о них. Лена слушала несколько минут, не давая себе отчёта, что это такое. Однако инстинкт уже подсказал ей, что в этом рёве десятка тысяч голосов таится что-то несомненно ужасное, грозящее опасностью смертельной и ничем неотвратимой.

— Вань-Цзы, что происходит там такое? — бледнея от волнения, воскликнула девушка.

— А, я вижу ужас на вашем лице, — довольно спокойно отвечал тот. Теперь и вы почуяли близкую опасность. Вы спрашиваете, что это такое? Хотите, я вам покажу издали улицы Пекина?

— Покажите, умоляю вас!

— Но прежде дайте мне слово, что вы не попытаетесь уйти отсюда...

— Ах, что вам до меня! Вань-Цзы, что происходит там?

— Даёте слово?

— Да, да! Только скорее!

Вань-Цзы с почтительным поклоном предложил Лене руку. Вне себя от волнения девушка оперлась на неё и пошла имеете с китайцем, не замечая даже, как дрожит его рука.

Они подошли к стене, и которой была скрыта потайная дверь. Нажав кнопку, Вань-Цзы отворил её. Перед ними открылась лестница, поднимавшаяся наверх.

— Прошу вас! — китаец предложил Лене идти вперёд.

Она чуть не побежала по крутым ступеням. В несколько секунд лестница была уже пройдена. Лена очутилась перед открытой дверью. В лицо ей пахнуло ночной свежестью. Она остановилась.

— Здесь терраса, — предупредил её Вань-Цзы. — Идите, Елена, смело!

Девушка сделала несколько шагов вперёд и очутилась на просторной террасе, с которой открывался вид на китайскую часть Пекина. То, что увидела она, ужаснуло её до глубины души. Вся китайская часть города была освещена заревом огромного пожара. Казалось, во многих местах были разведены гигантские костры. Дым их, чёрный, густой, высокими столбами поднимался к небесам. Когда налетал ветер и разгонял тучи дыма, прорывалось пламя; его огненные языки высоко-высоко взвивались над Пекином, качаясь, увлекаемые ветром, в разные стороны, словно искали себе новых жертв.

С той же террасы было видно, что, несмотря на позднее время, Пекин не спал. По узким улицам его китайской части мелькали огоньки смоляных факелов. Этих огоньков было бесчисленное множество. Они двигались в разных направлениях, то пропадая в темноте ночи, то вдруг появляясь сразу во множестве мест. Только по ним можно было заключить, что здесь люди. Фигур не было видно, слышен был лишь прежний перепугавший Лену рёв.

Я ничего не понимаю, Вань-Цзы, что происходит там такое? — прошептала Лена, хватая китайца за плечо.

— Народ Китая приносит великую жертву! — не без торжественности в голосе отвечал тот. — Настало время, когда Китай решил стряхнуть с себя иноземное иго, и то, что вы видите, Елена, там... начало величайших событий, величайших одинаково и для Китая, и для Европы...

— Какая жертва? Какие события?

— Китайский народ, Елена, соединился воедино, чтобы прогнать от себя чужестранцев. Это не обычная вспышка гнева, это — серьёзное народное движение, с которым европейцам придётся считаться...

— Чего же хотят эти люди от нас?

— Изгнать всех белолицых!

— Изгнать? И это говорите вы, Вань-Цзы, друг европейцев, воспитанный в Европе?

— Да, Елена, это говорю я, несмотря на то, что я всецело принадлежу Европе и связан с нею более тесно, чем со своими соотечественниками.