можно даже Сахарова. После ссылки его в январе 1980 года в Горький власти сильно давили на руководство ФИАНа с требованием его уволить. Но теоретики не уступили. В. Л. Гинзбург ходил во все инстанции, доказывая, что Сахаров может работать, даже находясь в Горьком. Помогла и поддержка международной научной общественности. Национальная академия наук США угрожала полным бойкотом АН СССР. В марте 1980 года на высшем уровне было решено, что Сахаров остается работать в ФИАНе и его могут навещать коллеги-теоретики.

Почему Л. В. Келдыш, не любивший никаких должностей, в 1989 году согласился стать директором родного института? Начинались трудные годы для фундаментальных наук, и он мужественно искал возможности спасти теоретическую физику и вообще фундаментальную науку в России, над которой нависла беда.

На расширенном общем собрании ученых РАН 10 декабря 1991 года он изложил свой пессимистический прогноз в попытке понять, «что нас ожидает в надвигающемся рынке, ведь фундаментальная наука, как все мы понимаем, рыночным товаром не является. И в то же время все мы сходимся в том, что считаем нашу фундаментальную науку национальным богатством, которое необходимо сохранить. <…> Если мы будем держаться на уровне всеобщего равного нищенства, то фундаментальная наука у нас умрет очень и очень быстро»[11].

В последние годы жизни Л. В. Келдыш много сил отдавал журналу «Успехи физических наук», одному из самых цитируемых российских научных изданий. Его выдающиеся научные достижения были отмечены многими наградами и премиями. Порой кажется, что на ученого, девизом которого смолоду было: «Никогда и ничего не просите, в особенности у тех, кто сильнее вас» (так говорит Воланд у Булгакова), премии в конце жизни сыпались как из рога изобилия.

Иду по Донскому кладбищу. Вот и уголок Келдышей. Нахожу могилу Леонида Вениаминовича. Всё так, как он хотел еще в молодые годы. Скромная плита, на которой написано ЛЕОНИД КЕЛДЫШ и больше ничего. Ему, настоящему рыцарю науки, звания были не нужны.

Глава четвертая

Перемена убеждений

Моя Куба

Июнь 1963 года. Наш самолет приземлился в Гаване. Бортпроводница пригласила пассажиров к выходу. Первыми к открытому люку авиалайнера Ту-158 привычно и шустро поспешили возвращавшиеся из отпуска жены советских специалистов с детьми. За ними – мы, две «зеленые» переводчицы, подписавшие годовой контракт с Комитетом внешнеэкономических связей СССР о работе на Кубе. В салоне нестерпимо душно. Но вот наконец выход! Ступаю на трап… и меня охватывает ужас. Горячая удушающая воздушная волна бьет в лицо. Терпеть не могу мокрой русской парилки, но что она в сравнении с этой пыткой! Судорожно хватаюсь за поручень, все вокруг поплыло. Открытым ртом, как выброшенная на берег рыба, пытаюсь глотнуть воздух. Но глотать-то нечего, кроме влажного, вязкого одурманивающего сгустка.

Короткие тропические ливни ежедневно, как по часам, накрывают город. А потом еще несколько часов от асфальта, домов, да, кажется, и от самих людей идут влажные испарения. Ведь солнце жарит как в аду.

Господи, неужели здесь можно жить! Что я наделала, какого черта поддалась на предложение поработать на Кубе, выучить испанский и посмотреть своими глазами молодую революцию «барбудос» («бородачей»). Кстати, первым, кто сделал мне это предложение, был мой отец. Он хорошо знал (по роду своей чиновничьей службы), что на Кубе огромный дефицит переводчиков, а потому берут всех, даже студентов, хоть немного знающих испанский. Ведь после провозглашения Фиделем курса на социализм (1961) и особенно после с трудом разрешенного ракетного кризиса в октябре 1962-го взаимная любовь кубинского лидера и советского премьера Хрущева («Куба – любовь моя», – с утра до вечера пело московское радио) вылилась в ошеломляющий по темпам рост военно-политических и экономических связей с Москвой. На острове оказалось столько военных и штатских специалистов из СССР, что слово «товарич» (именно так произносили его кубинцы) стало обиходным. Даже в аптеках появились карандашные объявления: «Товарич, спирту нету!» Да, первое, что раскупили наши, был чистый медицинский спирт, стоивший в Гаване до прихода русских копейки.

И вот теперь, когда я заставила себя спуститься по трапу на долгожданную кубинскую землю, в голове совсем по-иному прозвучала недавняя ироническая реплика наших летчиков, которые разрешили нам в Конакри, где самолет заправлялся, постоять с ними под крылом самолета, а не тащиться в грязный сарай аэровокзала для транзитных пассажиров. Тогда ведь рейсы в Гавану проходили не через Шенон, а через Африку, где было много «дружественных» нам государств, борьбу которых за «национальное освобождение» Москва усиленно поддерживала и финансировала.

– Ну что, девчонки, за «Волгами» поехали?

Я сначала не поняла, и тут он снисходительно пояснил мне, что все едут на Кубу заработать. Посидят в своих гостиницах с кондиционерами год-два, а потом, когда выкупят весь список товаров спецмагазинов «Березки», от автомашины «Волга» до «куклы-грелки на чайник», – отправляются домой.

«Вы что! – возмутилась я. – Мы едем помочь революции. При чем тут куклы-грелки!» Но заметила, что моя недавно обретенная подруга (познакомились в Шереметьево, ожидая рейса Москва – Гавана, отложенного по техническим причинам на восемь часов) почему-то промолчала.

Не помню, кто и как подтащил мой чемодан к столу таможенного досмотра. Ухмыляющийся мулат облегчил мой чемодан ровно наполовину, вытащив из него консервы и палки копченой колбасы. «Ну и черт с тобой, не помру, а тащить все-таки легче», – про себя ругнулась я.

Приехавшие на служебных машинах специалисты проворно разобрали своих жен и детей и уехали по своим гостиничным номерам с кондиционерами. Мы же остались как неприкаянные, не зная, куда податься. Но через некоторое время и за нами приехал «некто» из Бюро переводчиков и, удивившись, что нас всего двое, предложил: «Ну, девочки, переночуете в гостинице „Ведадо“, а потом мы с вами разберемся». Нам было все равно, хотелось только холодной воды.

За встретившим нас «некто» проследовали мы в небольшой военный джип-«козлик», который тут же рванул и резво помчался к столице революционной Кубы – Гаване. Встречный ветерок, пальмы, фантастически яркие кусты и дурманящий запах незнакомых цветов быстро подняли настроение. Вот уже и пригород столицы, довольно убогий. Но вскоре потянулись небоскребы вперемежку с когда-то роскошными особняками колониальной архитектуры. Напрягая остатки своих интеллектуальных способностей, пытаюсь читать испанские вывески. Кроме знакомого слова «empresa» («предприятие») – ничего не понимаю. Ладно, потом разберемся.

Вдруг наш «козлик» вырывается к океану и мчится по просторной набережной. Знаменитая набережная Малекон, место встреч влюбленных, место пританцовывающих даже по дороге на демонстрацию кубинцев. Как я потом убедилась, кубинцы вообще никогда не могли ни ходить, ни стоять, не пританцовывая.