наукой. С ним, малышом, оставалась нянька, деревенская тетка, которой он порой надоедал своим плачем. Так вот, она решила дать ему как-то немного водочки, чтобы не кричал. Сама она водочку очень уважала. И чуть не отправила его на тот свет.

Как-то Леня посетовал: «Жалко, что ты ничего не понимаешь в теоретической физике. Какую задачку я вчера решил! Хотел бы тебе посвятить, да ты не поймешь». Я действительно не понимала, в каком мире он живет. Как-то задала дурацкий вопрос: «Слушай, ну вот я много читаю, собираю материал, потом что-то пишу. А ты, как ты решаешь свои задачки?» И получила в ответ: «Сажусь в кресло. Думаю. Час думаю, два, три… Потом вижу, что сполз из кресла на пол… И вот тут-то и приходит решение». Теперь я хохотала. И нам обоим было очень хорошо.

Однажды он поразил меня. Не помню, о чем мы говорили, и вдруг он очень серьезно сказал: «Хочу, чтобы у меня на могиле было написано: „Леонид Келдыш“. Всё. Как на могиле Суворова – только „Суворов“».

– Почему ты мне это говоришь?

– Так, вдруг тебе придется меня хоронить, чтоб ты знала мою последнюю волю, – отшутился он.

Только потом, раздумывая над его словами, решила: или это непомерное честолюбие, или ему действительно осточертело постоянное упоминание имени дяди, о чем меня предупредили ребята.

В январе 1962 года Леня пропал. Потом я узнала от него, что случилась страшная трагедия с Ландау. Ребята-физики делали все возможное и невозможное, чтобы спасти жизнь своего кумира, гения Дау. Нелепая автомобильная катастрофа. Борьба за жизнь Ландау была долгой, напряженной. Какое братство, преданность, готовность совершить невозможное! Леня рассказывал мне об этом, когда самое страшное было позади и Лев Давидович выжил. Рассказывал он спокойно. А меня, помнится, трясло, но я чувствовала одновременно радость и гордость – есть настоящие люди.

«Долго будет Карелия сниться…»

Если и было в моей жизни что-то сказочное, то это наш байдарочный поход по Карелии летом 1962 года.

Была я, конечно, девчонкой из «номенклатурной» семьи, но не капризной, не вредной, а веселой и отчаянной. В марте 1962-го умудрилась с подругой из института Галей Роговой отправиться на Кавказ, в Чегем, что находится в пяти километрах от самой высокой точки России – горы Эльбрус. Чегем и сегодня считается самым экстремальным курортом Кавказа. А тогда там находился лишь небольшой центр горнолыжного туризма.

Ни Галка, ни я никогда не занимались горными лыжами. Но случились в институте горящие путевки, мы и махнули, хотя ни горных лыж у нас не было (взяли напрокат на базе), ни костюмов, даже защитными очками от солнца не запаслись. Но обе молодые, отчаянные и очень хотели научиться спускаться с гор.

«Поставить ноги „плугом“ и с горы зигзагом!» – командовал тренер. И мы спускались «плугом». Помню, как он кричал одной нашей непутевой напарнице: «Бэллочка, ну что вы как на унитазе. Задницу поднимите». Все хохотали, и, кажется, никто не обижался.

А потом из Чегема отправились мы с местным проводником, молодым красивым парнем, в которого все сразу влюбились, в трехдневный поход в «Приют одиннадцати». Он располагался на высоте четырех тысяч метров. Подъем был очень тяжелым. Местами шли пешком, строго «след в след» за идущим впереди проводником по глубокому снегу. Чем выше поднимались, тем больше становилась толщина снежного покрова. Лыжи несли на себе. Это уж потом, спускаясь, встали на лыжи, но спускались с большой осторожностью. Поднявшись, усталые, завалились и как убитые заснули на откидных двухъярусных полках вагонного типа.

Наутро, когда выползли из спальных мешков наружу, буквально онемели от увиденного. Прямо перед нами, казалось, рукой подать, на солнце ослепительно блестели две снежные шапки Эльбруса. Господи, неужели мы совсем рядом! Вот тогда я и заболела «горной болезнью». Сейчас смешно вспоминать, но я не хотела уезжать в Москву. Прав Володя Высоцкий: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал». Когда спустилась с гор, вернулась домой, на работу, все казалось скучным, неинтересным. Такая тоска была на сердце. Но я никому не могла об этом рассказать, все равно никто бы меня не понял.

Летом 1962 года я отправилась в Прибалтику. Перед отъездом Леня Келдыш сказал строго: «Через неделю-другую я освобожусь, поедем в Карелию на байдарках. Я все организую, а ты жди моей телеграммы. Из Риги приедешь в Ленинград. Там я буду тебя ждать».

Сбудется – не сбудется – кто знает, а пока, захватив все свои наряды, отправилась я на курорт в Майори. И вдруг через неделю получаю телеграмму. «Выезжай таким-то поездом Ленинград. Встречу».

«Ну и командир», – подумалось мне, а сердечко приятно ёкнуло. Билет в Ленинград купила, ответную телеграмму послала, и в назначенный день и час Леня ворвался в вагон, еще не вышли пассажиры. Обнял меня, расцеловал и как-то почти по-отечески сказал: «Вот и молодец, что приехала». Быстренько пересели мы в поезд на Петрозаводск, а оттуда до Медвежьегорска. Мои курортные вещички отправили в Москву. Оказывается, Леня побывал у моей мамы и взял для меня теплые брюки, свитер, кеды, носки и прочее. Мама даже не удивилась, привыкла, что «Ирка всегда всё решает сама». Все ему отдала и, кажется, даже не беспокоилась.

Не помню, кто был с нами в том байдарочном путешествии, не назову имен и даже не вспомню облика тех двух ребят, что собирали две наши громоздкие байдарки, ставили палатки, выкладывали поленья и хворост для костра. Помню только Леню. Это был наш прекрасный свободный мир, полный дружбы, доверия, любви и взаимопомощи.

Но жизнь нас развела. Вскоре я надолго уехала работать на Кубу, потом на несколько лет – в Прагу, где в международном журнале «Проблемы мира и социализма» встретила Юрия Карякина. С этим моим другом-«недругом», возлюбленным и мужем я прожила всю оставшуюся жизнь hasta la tumba (до могилы), как говорят испанцы.

А с Леней Келдышем встретились мы почти через тридцать лет 18 декабря 1989 года на прощании с Андреем Дмитриевичем Сахаровым в ФИАНе. Юра сразу прошел к гробу и стал за спиной Елены Боннэр. Мне он наказал: снимай все (я в те годы много снимала на видеокамеру), конечно, тактично. В зале было много сотрудников ФИАНа и вообще ученых из Академии наук, были наши друзья из Межрегиональной депутатской группы[10]. Сразу увидела Гришу Явлинского и вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулась – знакомые синие глаза почти седого Лени Келдыша. Оба мы застыли, не решившись подойти