У всех брошенных была одна и та же скрытая мечта: когда-нибудь кто-нибудь придёт за ними, какой-нибудь король или королева постучат в дверь Дома сирот, разыскивая своё дитя, утерянное в какой-нибудь ужасной катастрофе: пропавшее во время землетрясения, унесённое водой в плетёной корзине во время наводнения, похищенное просто из злобы орками, троллями, эльфами, оборотнями и так далее.

Но день шёл за днём, а в дверь так никто и не стучал. Да и не было-то толком никакой двери, в которую мог бы постучать король, королева или кто бы то ни было и спросить, не здесь ли случайно находится его обожаемый ребёнок. Всего лишь овечья шкура, отодвигавшаяся только для того, чтобы пропустить внутрь Гиен и «временных опекунов», которые нанимали детей для работы, торгуясь с Тракарной, пока Страмаццо наблюдал за ними, сидя под ивой с обычным идиотским выражением на лице и с одним из самых маленьких детей, обмахивающим его от мух и жары.

Но чего на свете не бывает. На самом дне подсознания все брошенные, даже уже взрослые, давно потерявшие наивность и веру, хранили мечту о короле или королеве, которые в один прекрасный день подъедут к овечьей шкуре на золотой карете, нагруженной вкусной едой.

Другая группа детей, сироты, попадали на попечение Гиен без какой-либо предварительной подготовки и часто с совсем неподходящими воспоминаниями. И главной задачей Гиен было вырвать с корнем из молодых сердец любое чувство любви к чему-либо, кроме Далигара.

Но это ещё не всё. Любое человеческое существо, даже самое плохое, особенно самое плохое, изо всех сил хочет, чтобы его кто-то любил или, по крайней мере, не очень ненавидел. В безнадёжном и затравленном взгляде детей, чьих мам и пап вдруг заменили Гиены, а каша с червяками сменила хлеб с сыром, виднелась ненависть, глубоко спрятанная под страхом и голодом, пробивающаяся сквозь отчаяние и унижение.

Часто причиной смерти родителей данного ребёнка была не нужда, эпидемия или неурожай, обильные во время правления Судьи-администратора, а прямое вмешательство Судьи, который из любви к своему народу никогда не скупился на святую кару — повешение. Это, с одной стороны, усиливало ненависть во взглядах детей, а с другой — приумножало радость Гиен от раздачи наказаний, уменьшения порции еды и увеличения работы.

Прямым вмешательством Судьи-администратора могла быть либо смертная казнь через повешение, либо изгнание, всегда сопровождающееся приказом оставить детей, считающихся собственностью земли.

Именно это и произошло с родителями Иомир, и если бы они осмелились вернуться за дочкой, их с полным правом могли обвинить в похищении малолетних, что каралось смертной казнью.

Как полководец, планирующий битву, Роби сразу же определила местонахождение Тракарны и самых опасных представителей группы брошенных, в частности Крешо и Морона, и Галы, девочки без пальца, которая ненавидела Иомир всей душой. Крешо и Морон были далеко, на другом конце виноградника, Тракарна — примерно на полпути между Роби и Иомир и прятавшейся тенью, но Гиена смотрела в другую сторону, где один из малышей упал, может быть, поранился, но самое страшное — рассыпал полную корзину с виноградом. По-настоящему мешала только Гала — она была как раз рядом с тенью. К счастью, Гала тоже отвлеклась на малыша и летевшие ругательства Тракарны, но долго бы это не продлилось. Роби лихорадочно искала выход, потом бросилась бежать, как сумасшедшая, подальше от прячущейся тени, крича во всё горло:

— Змея, спасите, помогите, змея!

— Брось эти глупости и вернись сразу же к работе, глупая девчонка, — заорала Тракарна ей в ответ, — это, наверное, всего лишь уж!

Слишком поздно: по рядам пронеслась паника, а может, просто нашёлся повод не петь, а съесть побольше винограда. Дети голосили от страха и неслись во все стороны, сталкиваясь друг с другом. Роби все ещё бежала, притворяясь испуганной, размахивая руками и вскрикивая от ужаса. Как вдруг по-настоящему споткнулась о какую-то корягу и со всего размаху налетела на одну из огромных виноградных корзин, куда дети высыпали собранный виноград. Корзина нерешительно покачнулась несколько раз, потом всё-таки грохнулась на землю и покатилась вниз по склону, частично теряя содержимое. Но когда корзина ударилась о последний камень, отскочила, перевернулась вверх дном и опустилась прямо на голову Страмаццо, она была практически полная. Наступила полнейшая суматоха. Все кричали, Тракарна бросилась освобождать мужа и коллегу, но корзина была будто сделана на заказ для Страмаццо, и он застрял в ней крепко-накрепко. Крешо и Морон поспешили на помощь Гиенам: мальчики тянули с одной стороны, Тракарна — с другой. В центре композиции находился Страмаццо, орущий благим матом внутри корзины и брызгающий виноградным соком направо и налево. Картина вызвала взрыв общего неуправляемого и непроизвольного хохота среди детей. Краем глаза Роби заметила, что Иомир скрылась в винограднике в объятиях тёмной тени.

Получилось.

Но теперь в беде оказалась она сама. В голову, как назло, ничего не приходило, она была пустой, как маленький пруд позади её родного дома, когда утки улетали зимовать на юг.

Страмаццо, с которого, как из пробитой бочки, капал виноградный сок, наконец-то освободился от корзины. Он двинулся прямо к Роби, демонстрируя, что кроме тупого самодовольства и полнейшей глупости его лицо может принимать ещё одно выражение — ярости. Он, конечно, не выглядел от этого умнее, но всё-таки наводил ужас.

— Ты… ты… — заорал он, тыкая пальцем в Роби, — ты… ты… — голос его прервался.

Роби не испытывала ни малейшего желания узнать, что последует за этим «ты». Она прикинула, каковы её шансы на побег. Как оказалось, ни одного: Крешо и Морон закрывали ей дорогу.

Она подумала, сколько палок ей достанется и сколько раз придётся пропустить очередь за кашей и яблоком, и её переполнил страх побоев и отчаяние голода. Впервые она с ужасом задумалась, сможет ли пережить эту зиму.

Роби была подавлена и морально уничтожена: у неё не осталось даже маленького лучика надежды.

Но вдруг весь мир окрасился в зелёный цвет. Кто-то закричал от ужаса. Роби подняла глаза. Что-то огромное, изумрудное парило в воздухе, пропуская сквозь себя лучи солнца. Роби первой поняла, точнее, узнала, что происходит: огромные крылья дракона закрывали небо.

Йорш проснулся и потянулся. Ожоги на правой руке и на лбу зажили быстро, и он их почти не чувствовал, но на спине они болели так сильно, что перед глазами кружились звёздочки. Он поднялся, хромая. Последний сталактит, обрушившийся от взмаха драконьего хвоста, попал ему прямо по щиколоткам. По обеим. Казалось, Йорш парализован, разбит, всё тело ныло от боли. Руки и ноги окоченели от холода, и колени не держали его.

Йорш чувствовал себя крабом, заснувшим на леднике.

В Арстриде, последней указанной на карте деревне, охотник купил ему тёплую и удобную одежду из серой и голубой шерсти, но одежда не растёт, как дети, не говоря уже о долгом времени её использования: дыры, прорехи, места, где ткань просто стёрлась от носки. Сейчас всё, что на нём было, — это что-то вроде набедренной повязки, которая не слишком защищала от холода.