Карты были разложены на табурете, заменявшем Смолякову прикроватную тумбочку, и по их мучительному взаимному расположению Кира сразу догадалась о природе одиночества старого игрока: невозможно без участия другого человека вызвать на свидание свою удачу, оказаться там, где витает ответ на твой самый невысказанный и самый главный вопрос.

– А не сыграть ли нам в покер? – небрежно предложила Кира, опытным взглядом схватывая, какая именно игра пыталась наметиться на спиритическом табурете.

Взгляд Смолякова сразу сделался голодным, и он осклабился, показывая слишком ровные, откровенно искусственные зубы, почему-то наводившие на мысль о черепе, в котором они когда-нибудь будут вот так же чужеродно выделяться.

– У вас при себе лишние деньги? – осведомился он незаинтересованно.

– Нет. Ни здесь, ни в Москве, ни лишних, ни вообще никаких, – честно призналась Кира. – Но мы можем сделать другие ставки. Например, если я выигрываю, вы отвечаете на вопросы интервью. И говорите правду, – поспешно добавила она, заметив в глазах Смолякова нехороший болотный огонек.

– А если проиграете? – сухо спросил Смоляков.

– Тогда я совсем ничего про вас не напишу, – заявила Кира, чувствуя в кончиках пальцев жужжание азарта. – Ни про этот блиндаж, ни про матюги на заборе с внутренней стороны, ни про карты на табуретке. Хотя могу, вы же понимаете, сама сочинить ваши ответы на мои вопросы. В крепость-то вашу я попала, вон, свидетель имеется, у ворот сторожит.

– Это шантаж? – внезапно повеселел Смоляков, цокнув по столешнице похожими на ломаные костяные пуговицы желтыми ногтями.

– Да, что-то вроде этого, – вкрадчиво улыбнулась Кира. – Ну как, играем?

– Идет! – Смоляков, перегнувшись, вытянул из-под каких-то рыхлых свитеров гниловатый мешочек и из него высыпал на стол груду землистых и позеленевших советских пятаков, вероятно, найденных в одной из заброшенных усадеб. – Вот, условные единицы! Могу дать вам фору в двадцать процентов.

– Форы не надо. Но раз колода ваша, и она распечатана, я играю за дилера.

– Нет уж, имеем и нераспечатанную. Так что сдаем по очереди, уважаемая Кира Николаевна!

«О-па! А ведь я не представилась», – весело подумала Кира, наблюдая, как бурые пальцы Смолякова тасуют новенькую колоду, крутят ее, будто кубик Рубика, настраивают на работу, словно дорогой и капризный прибор.

Смоляков играл осторожно. Руки его в игре сделались обезьяньи. Он держал свои карты скрытно, расправляя их чуть-чуть, будто крылышко пойманного в горсть, еще живого насекомого, дул на них, вытянув длинные губы трубочкой, и время от времени скрюченной лапой проводил от макушки к лицу, облепляя лоб остатками сизых волос. Не слишком опытный противник принял бы все это за признаки блефа, но Кира чувствовала актерство. В блиндаже стояла глухая, земляная тишина, только в буржуйке рассыпчато шелестели розовые угли. Карта шла неуверенно, трудно, удача, казалось, витала близко под темным бревенчатым накатом, но никак не могла решить, на чью сторону спуститься. Слышалось только: «Ставлю десять». – «Поднимаю вдвое». – «Открываю». – «Пас». Плесневелые медяки, побрякивая, переходили то к одному, то к другому противнику. Кира до боли в висках старалась сосредоточиться на игре, но ее отвлекали посторонние мысли. Как, скажите пожалуйста, проникнуть за жесткую оборону Смолякова, если он свой собственный забор воспринимает как принадлежность и границу внешнего мира, точно этот мир и есть огороженный пятачок, которому отшельник пишет на досках матерные послания по известному адресу? И что за странный вид у утвари в этом бутафорском жилище, будто и кривоватый чайник, и алюминиевая кружка с одним волнистым краем, и перекрученная чулком труба буржуйки вдруг попытались отрастить себе крыло или лопасть для полета по воздуху? Внезапно Кира сообразила, что отгадка проста: все эти предметы побывали внутри у смерча.

– Как там Ниночка? – вдруг спросил Смоляков, пощипывая карты.

– Умерла, – ответила Кира, не моргнув.

Ни одна морщина не дрогнула на темном лице Смолякова, ставшем вдруг непроницаемым, «покерным». Но игра внезапно пошла легче: Кира, заменяя себе застрявшую тройку бубен, ощутила в колоде как бы некий трепет, точно между карточными листами заструился ветерок.

– Вы, Кира Николаевна, смотрите в свои карты, будто кокетка в зеркало, – добродушно заметил Смоляков. – По вашему лицу все видно.

«Ага, как бы не так», – подумала Кира, изображая досаду.

– Ставлю все, – Смоляков аккуратно спустил между пальцами два неодинаковых столбика медяков.

«Вот оно!» – мысленно возликовала Кира, закусывая губу.

– Каре, – Смоляков любовно выложил на стол четыре семерки.

– Стрит флеш, – Кира щегольски выпустила веером пять карт, возглавляемых классической пиковой дамой.

– Ах, мать вашу! – Смоляков с силой хлопнул себя по коленям и, откинув голову, расхохотался.

Диктофон у Киры лежал в рюкзаке, сброшенном у входа, под сырыми горбами висевшей прямо на гвоздях, кисло пахнувшей одежды. По счастью, диктофон был завернут в полиэтиленовую пленку, превратившуюся в сопли, но все же защитившую нежную машинку. Выставив диктофон на стол, рядом с кучкой выеденной до углей картофельной кожуры, Кира положила палец на кнопку записи.

– Ну что, будем делать интервью? – спросила она торжествующе.

Смоляков нехотя кивнул и с шорохом провел ладонью по лицу, отчего сделалось заметно, что за время игры на подбородке и щеках отставного актера вылезла похожая на корку соли седая щетина. Кира нажала на кнопку, и диктофон издал натужный маленький скрип.

– Итак, что вы будете делать, если смерч опять уничтожит ваш дом? – задала Кира давно приготовленный вопрос.

– Отстрою в третий раз. И в четвертый, и в пятый, и сколько понадобится, – глуховато проговорил Смоляков, наклоняясь ближе к разболтанно тарахтящей машинке.

– Понадобится для чего? – тут же подхватила Кира интересную тему.

– Я вам проиграл правду, – недобро усмехнулся Смоляков. – Вот вы и получите правду независимо от того, как смогут ее воспринять тупые читатели вашего журнала. Когда дом поломало в первый раз, вероятность его разрушения резко уменьшилась. После второго раза разрушение стало совсем невероятным. После третьего – будет почти невозможным. После четвертого… В общем, настанет некий энный раз, после которого я в своем доме стану неуязвим.

– Бессмертен, может быть? – иронически спросила Кира, чувствуя, однако, как от волнения, от близости чего-то таинственного сердце пропустило удар и зависло в пустоте.

– Бессмертен, – серьезно подтвердил Смоляков, и его замерзшие твердые глаза вдруг вспыхнули синим, будто горящий спирт. – Именно здесь, на этом самом месте, завязался и растет пузырек бессмертия. Раньше я по наивности думал, будто останусь жить в своих спектаклях и фильмах. Но такие настали времена, что всякий творец переживает свои творения, и нынешняя коммерческая эксгумация меня нимало не обманывает. В общем, я не дурак, чтобы покидать отмеченную точку. И мое упорство пережить энный смерч, после которого, собственно, никакой забор не будет нужен, не имеет отношения к национальной идее. Хотя природа России такова, что ей, кажется, суждено претерпеть все мыслимые катаклизмы, после чего она вся целиком станет недосягаема и неуязвима. Но до этого еще далеко, а моя капсула бессмертия одноместная. Мне здесь никого не надо: ни политиков, ни журналистов.