Пять минут спустя послышался нарастающий плач Блейка. Они отправились забирать Риа из школы, и остаток дня прошел в сводящем с ума домохозяечьем царстве: в частности, требовалось поджарить плантаны, держа на руках младенца, и проявить бесконечное терпение, следя за тем, как Риа делает уроки; подмести с пола рисовые зерна и комочки влажного салата; обнаружить, что заканчивается средство для мытья посуды, и отправить Майклу эсэмэску (вопиюще лишенную поцелуев по имени Дездемона), чтобы он его купил; ответить на телефонный звонок, чтобы выяснить, что это маркетологическая компания, интересующаяся, довольна ли она своим пакетом домашнего интернета, ровно в тот момент, когда Блейк ударил себя краем ложки по голове и завопил, отчего Мелиссе пришлось запереться в ванной и там прокричаться. Когда в 18:37 Майкл вернулся домой, она мысленно называла его всякими дурными словами, и ее губы сами собой сжимались, проговаривая ругательства внутрь. Такой ее и увидел Майкл – стоящей у раковины в домашней одежде, не в блузке Prada, волосы в полном беспорядке, она даже голову не повернула в его сторону, и ему стало грустно. По радио звучала скрипичная соната ре мажор Пьетро Локателли – в дворцовые дни Мелисса восстала бы против такой музыки, сочла бы ее нудной и унылой, но сейчас одобряла ее: эта музыка успокаивала, способствовала взрослению, просвещала, она была более утонченной, чем Баста Раймс или дуэт Нелли и Келли, и больше подходила для сопровождения детского ужина, – что дополнительно подтверждало распад личности, утрату индивидуальности, даже в том, что касается вкусов и предпочтений.

– Приветик, – сказал Майкл.

Его слова сопровождались радостным рефреном, которым Риа с Блейком ежедневно встречали папочку: «Па-па! Па-па! Па-па!» – пела Риа, подскочив со стула и приплясывая, а Блейк вскидывал ручки в воздух, пытаясь подпевать. Каждый день они безумно радовались, завидев его. Риа вбежала в его объятия, и он закружил ее, как делают мужчины, вернувшиеся с работы, и Блейк тоже захотел, чтобы его покружили, так что Майкл вынул его из стульчика (тем самым увеличив вероятность того, что младенца стошнит) и тоже повертел. Они были в полном упоении друг от друга, эти трое, и даже «приветик», адресованный Мелиссе, прозвучал округло и радостно, был наполнен ясным, веским счастьем и благополучием. В ответ ей удалось выдавить лишь тихое, монотонное «привет».

Майкл подготовил себя к такому приему. Пока он шел от кругового перекрестка, он пытался спрогнозировать ее настроение на основе их сегодняшнего общения, которое сводилось к беспоцелуйной эсэмэске насчет жидкости для мытья посуды. К тому же погода стояла серенькая, этот фактор также следовало учесть. Общий прогноз получался неутешительный. Майкл три раза стукнул себя в грудь, поворачивая на Парадайз-роу. Не злись. Будь позитивным. Будь понимающим.

– Как у тебя прошел день? – спросил он.

– О, он был полон радости и ярких, сочных красок.

Не зная, что на это ответить, Майкл вынул телефон, чтобы подбодрить себя. Его слегка напугал ледяной, глубокий сарказм в ее голосе, словно она стала маской самой себя, какой-то самозванкой.

– А у тебя как день прошел? – осведомилась самозванка.

– Все классно, – ответил он.

Что привело ее в ярость. «Классно» не означало ничего. «Классно» – это был его ответ на множество различных вопросов, но это слово не отвечало на вопросы, в частности на этот вопрос, хотя ответ ее вообще-то и не интересовал. Ей не хотелось с ним разговаривать. Ей ни с кем не хотелось разговаривать. Но тут он отважился спросить у нее (чтобы выразить заботу, проявить понимание), удалось ли ей сегодня поработать.

– Поработать? Поработать?! Мне?! Ха! – вскричала она, словно Бетт Дейвис в «Ночи игуаны», откинув голову назад, бросая бешеный взгляд на него в этом его тонком костюмчике. Ей страшно не нравилось, как он выглядит в костюме. Костюмы его не украшали. В них он казался каким-то квадратным.

– Нет, мне не удалось сегодня поработать, – бросила она. – Блейк никак не хотел засыпать, а потом явился мастер из «Рентокила». Он сказал, что мыши могут подняться наверх по лестнице и пожениться. Сказал, что в доме, возможно, есть белки. И что белки – как крысы, только у них имидж лучше. Тебе сегодня хоть на минуту приходилось задумываться о чем-то подобном, а? Тебе известно, – одной рукой она оперлась о раковину, выставив локоть вбок, а в другой руке сжимала нож, – что в среднем мышь срет восемьдесят раз за день?

– Что? – переспросил Майкл.

– Да-да. Именно так. А иногда даже чаще. И они писают, вечно писают, куда бы ни побежали.

Майкл опустился на край дивана и беззвучно, чтобы дети не слышали, произнес: «Твою мать». Мышиная моча повсюду. Это невыносимо. Надо посмотреть в телефон. Майкл бросил взгляд на дисплей, и Мелисса засекла этот взгляд. Тогда Майкл посмотрел на экран по-настоящему, долго, словно замер на краю бассейна, готовясь плавно нырнуть; он погрузится внутрь, воды новых технологий обхватят его, и он утонет в неоновой безмятежности своего айфона…

– Он расставил отраву, – говорила Мелисса. – Они могут умереть в доме, и тогда нам – тебе – придется их вымести и бросить в мусорный бак. Знаешь, в этом доме есть что-то странное. Сегодня, когда я переодевала Блейка… Ты меня вообще слушаешь?

– Да. – Он поднял на нее глаза, словно солдат в строю перед своим полковником.

– Ты и пяти минут не пробыл дома и уже пялишься в телефон. Неужели ты не можешь просто быть здесь, когда ты наконец здесь? Не можешь просто по-настоящему присутствовать?

– Я присутствую.

Мелисса думала, что, когда Майкл смотрит в телефон, он просто сидит в нем и ничего не делает, но она ошибалась. Когда он, по ее выражению, «пялился в телефон», он не просто пялился в телефон. Он искал более интересную работу, проверял почту на предмет важных писем, читал новости, узнавал, как дела у Барака Обамы и Льюиса Хэмилтона и сколько стоят дома в более безопасных районах, покупал музыку, искал рецепты пирожков с курицей, а сейчас (вполне рациональное и актуальное поведение) решил спросить у Гугла надежные рекомендации насчет изведения мышей. В его телефоне было все, вся жизнь, весь мир информации и всевозможной деятельности. Мелисса так отстала от жизни. Она такая допотопная.

Но, все еще надеясь на мирный вечер, Майкл сунул телефон обратно в карман и прошел на кухню, чтобы показать: он действительно здесь, полностью. Мелисса держала Блейка на бедре и целовала его напряженно сжатыми губами, которые расслаблялись лишь в момент поцелуя: Блейк, моментальный преобразователь, маленький чародей, сам служащий волшебной палочкой.

– Он сказал, что нам надо заткнуть железной ватой все дырки снаружи, – продолжала она, лихорадочно вытирая разделочный стол, –