— А считаете, стоит?

— Ну, выбросишь, в конце концов.

— Не жалко?

— На курево пока хватает.

Кривыми рахитическими ножничками Виктор Егорович осторожно срезал кончик отёчной сигары. Запалил охотничью спичку (я такой же разжигал лампады), с удовольствием прогрел сигару, неторопливо провернул её над пламенем и нежно подул, разгоняя огонь. Ногти у него были ухоженные, покрытые бесцветным лаком. Он старался быть демократичным, даже простоватым, но в голосе звучало нечто барское, сановное.

— Вот тебе доминикана, она мягонькая. Только не спеши. Сигара — девушка спокойная, разгорается медленно, зато потом не остановишь. Тебе, я думаю, это знакомо.

Я решил не отвечать. Попробовал втянуть губами дым; не получилось. Облизал сухие губы, как делает трубач перед концертом, прежде чем прикладываться к мундштуку, и попробовал ещё раз. Внутри сигары что-то засипело, рот наполнился суровым дымом.

— Ну как? — с сочувствием и лёгкой завистью спросил Виктор Егорович. — Она же у тебя первая.

— Не знаю, — выпуская дым, ответил я.

— Не противно?

— Нет. Скорей наоборот.

— Хорошо. Побалуйся пока доминиканой. А я предпочитаю по кубинкам.

Виктор Егорович вынул другую сигару, более смуглую, толстую; сколупнул бумажное колечко, поёрзал на диване.

— Значит, с Мухой у тебя серьёзно? — спросил он доверительно, как любят спрашивать подвыпившие мужики.

— Надеюсь. — Ответ прозвучал как-то невнятно; Виктор Егорович насторожился.

— Не, ну я тя умоляю. Ну чё за дела. Ты говоришь как неродной. Она-то к тебе прилепилась, я знаю. А с твоей какие чувства?

Я испугался пьяного допроса; самое противное — когда с тобой начинают говорить по душам.

— И с моей все серьёзно, — ответил я вежливо.

— Окей, — удовлетворился Виктор Егорович. — Предлагаю заполнить анкету. Твои-то кем будут?

— Простите, не понял?

— То есть — родители твои, они кто?

— А. Папа директор техникума, но он с нами не живёт. А мама — в издательстве. Работает в бюро проверки.

— Шо цэ такэ? Навроде Первого отдела, по связям с Лубянкой?

— Ну уж нет уж. Просто проверяет в книжках факты.

— Интэллигэнты, говоря по-русски? — Собеседник скользко захихикал. — Лучше бы, конечно, из рабочих. Перспективнее. Но родителей не выбирают, что уж тут. Я о другом хотел поговорить. О другом, — повторил он и густо затянулся.

Покатал дым за щеками, словно полоскал им рот, и неторопливо, в несколько заходов выдохнул. Устроил длинную сигару в пепельнице с выемкой, панибратски хлопнул меня по колену.

— В общем, Лёха, тут какое дело. У нас товар, у вас купец и всё такое. Муха — правильная девка, крепкая, я за неё, что называется, ручаюсь. Но упрямая, зараза. Упрямая. И заласкана, ей-право, сам наверняка заметил.

Виктор Егорович снова взял сигару, двумя пальцами, как пацаны берут окурок, выпустил синий дым через ноздри. Он курил без мефистофельских ужимок Сумалея, но тоже несколько литературно. Вокруг него распространилось облако, он стал похож на водолаза, который на морозе вылезает из воды.

— И деньги любит. То есть презирает на словах, но ценит… Ты, я понимаю, на мели?

— Заканчиваю аспирантуру.

— Я же сказал — на мели.

Я зачем-то стал оправдываться; чувствовал, что делаю это напрасно, и всё равно не мог остановиться.

— Я был в стройотряде. Заработал прилично. Деньги на первое время имеются.

— Ух ты, ах ты, все мы космонахты… Ну чего ты горбатого лепишь, Лёха? Чего? Мы же понимаем, о чём я. При чём тут первое время, послушай? Не первое, не последнее. Тут время то, которое всегда. Пока не кончится. Ты у нас беспартийный, угадал?

— Да, — ответил я и сам себя спросил: ты что, его боишься?

И признался самому себе: боюсь.

Виктор Егорович снова выдохнул обильным дымом; было в этом что-то вулканическое, дикое.

— Смелые вы всё-таки ребята. Безбилетники.

— Это ещё почему это? — инстинктивно спросил я, хотя мог бы и не спрашивать.

— Потому что ты едешь в советском трамвае. А билет покупать не желаешь. Нехорошо. Куда в наше время без партии, сам посуди. Ну ты хотя бы комсомолец?

— Комсомолец.

— Слава богу.

— Бог тут ни при чём, — я наконец-то решился ему возразить.

Виктор Егорович взглянул на меня с интересом, как взглядывают на часы со сломанным боем, внезапно издавшие звук.

— Согласились, ни при чём. — В голосе торгпреда зазвучало сдержанное уважение; видимо, ему перечили не часто. — Но без комсомола в партию ни-ни. Ты же собираешься в неё вступить?

— Не собираюсь.

— Ничего себе, — будущий тесть изумился и даже курить перестал. — Лёха, утешь старика. Ты не этот, как его, инакомыслящий?

— Нет, я не диссидент. Но я верующий. — Я решил, что пойду до конца, будь что будет.

— Верующий? — он облегчённо рассмеялся. — Правда, что ль? Прям вот так, господи Исусе, батюшка, благослови? Ну ты даёшь. А Муха знает? И чего, согласна? Во дела, во любовь. Ладно, хочешь верить — верь, главное — не попадайся.

Успокоившись, он вновь затянулся, громко почамкал губами, вытолкнул сигарный дым колечками.

— Значит, что я скажу. Что скажу. — Теперь он говорил со мной почти на равных, не как директор школы с несмышлёнышем, а как профессор с упрямым студентом. — Не вступил — и пока обожди. Бережёного бог бережёт, или как там у вас говорят?

— Не понял.

— А чего не понять? Всё это посыпется к чёрту. Или правильно сказать «посыплется»? Поверь мне, я знаю. Я не про идеи, я про деньги. Мы, торговцы, люди трезвые, особенно когда не пьём. Посыпется, развалится, потом чего-то новое определится, вот тогда и вступишь.

Я решил, что ослышался.

— Что вы имеете в виду? Что именно рассыплется?

— А всё. — Он сделал неопределённый жест, как бы показывая это «всё»; в воздухе остался дымный круг. — Система.

— И когда? — задал я глупый вопрос.

— Вот этого не знаю, врать не буду. Я тебе, старичок, не пророк, я торговец. Пять лет, десять лет, какая нахрен разница? Лишь бы нас с тобою не накрыло.

— А вы уверены, что всё накроется?

— Не уверен — не обгоняй. Чудес-то не бывает, так?

— Вообще-то говоря, бывают.

— Ну это там у вас, иже еси на небеси. У нас по-другому. Ты какие языки учил?

— Английский, французский.

— Лучше бы арабский, с этим проще. Арабы вечно деньги клянчат и бузят, там работа найдётся всегда. Но французский, кстати, ничего, годится. Африка — она шерше ля фам. Защита когда? В октябре? Значит, в ноябре пойдёшь на МИДовские курсы. Если, повторяю, всё у вас серьёзно. А свадьба когда? Тоже в октябре?