— Да вроде бы нормально со здоровьем.

— Слава Богу, слава Богу. А простужаешься часто? — тоном доктора Хёгая продолжал выспрашивать Игнатий.

— Часто.

— И насморк бывает?

— И насморк.

— А кашель?

— И кашель.

— Я так и думал, так и думал… Тебе, дружок мой, климат не подходит. Климат у нас не того. Лучше бы тебе в Ташкент. Ну, или, там, Самарканд… Горы, долины, песок… Там жарко, сухо, хорошо, там не простудишься. И вообще.

В словах Игнатия я различил опасный отзвук старческого слабоумия; так мой любимый дед, вцепившись в обессмысленную жизнь, днём и ночью мелкими шажками ходил из конца в конец своей крохотной комнаты, рвал газету на мелкие кусочки, дул на них, разбрасывал по полу крошки, наливал в трёхлитровую банку воду и бросал в неё незажжённые спички. И лепетал: здравия желаю, с похмелья умираю, ручка права, сердце здраво, черти окаянные, чтоб вы подохли.

Старец долго и сосредоточенно смотрел в одну точку; очнувшись, добавил:

— Знаешь, я сейчас подумал: тебе нужен друг. Чтобы можно было с ним попить лимонаду. У тебя ведь нету друга, правда?

— Нету.

— Вот видишь. Ты попробуй не быть одиноким. Путь впереди большой, не растеряй себя… И ещё… ещё… ещё… ещё. — Старичок пощёлкал пальцами. — Вспомнил. А ещё тебе нужен советчик. Совет-чик. Ты вот что. Продолжай ходить на исповедь, куда ходил. И никого не осуждай. Понял меня? Никого. И особо — отца настоятеля. У настоятелей работа нервная, тяжёлая, я сам был, я знаю. Столько соблазнов, столько проблем… А зубы лучше чистить порошком, без мяты. Совсем ничем не пахнет, представляешь?

И ветхий старичок противно засмеялся.

— Ну, Бог благословит, ступай в тот угол, там бумага для записочек и карандаш, напиши своё имя, отдай Ивану… И главное, запомни: никого не суди.

Толстый служка прошептал мне на ухо: «Припишешь адресок на обороте». Зачем, не уточнил. Пока я писал «адресок», отец Игнатий успел поговорить с очередной паломницей, которая поставила на стол корзину со съестным, размером со свадебный торт. Как я ни старался ничего не слышать, та восклицала ораторским шёпотом:

— Я грешница, отец Игнатий, дайте мне епитимию!

Старичок довольно громко отвечал:

— А что ж ты натворила?

— Я давила тараканов каблуком! Вы понимаете, о чём я?

— Подумаешь, матушка, не грех. Я, ты знаешь, их и сам давлю. И этих, как их, комаров. Во!

— Вы не поняли! Я их топтала без любви!

— Ладно, в следующий раз топчи с любовью…

Просвистел декабрь. Я штудировал бессмысленные книжки, увиливал от Мусиных намёков, по воскресеньям чистил зубы неприятным порошком, настоятеля не осуждал. Как герой стихотворения «Снегирь», которое мама мне читала в детстве: «Было сухо, но галоши я послушно надевал, до того я был хорошим — сам себя не узнавал». Поручили — выполнил. Велели — сделал. Но герой стихотворения Барто получил желанную награду: «Добивался я упрямо, повозился я не зря. — Чудеса, — сказала мама и купила снегиря». А мне снегиря не купили. Никто мне, разумеется, не написал. Ни через неделю, ни через две, ни через три. Нарастало чувство незаслуженной обиды; всё-таки напрасно я поверил дурачку и — особенно — благочестивым тёткам в электричке; не надо было ездить в Переделкино, не нужно было слушать милого и бесполезного отца Игнатия; до свидания, огненный слесарь шестого разряда. Между прочим, было жалко десяти рублей — мог бы ограничиться и трёшкой.

Новый год мы встретили, как полагается, у телевизора, так откроем же «Советское шампанское», пробки летят к потолку, начало шестого сигнала соответствует двенадцати часам, с Новым тысяча девятьсот семьдесят девятым годом, товарищи, союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь. Мы поели салат оливье и селёдку под шубой, мамин неизбежный холодец (на вечерней службе настоятель нас предупредил — не бойтесь нарушения поста, бойтесь обидеть домашних). Мама рано отправилась спать, я доставил Мусю на «Сокол», по счётчику четыре восемьдесят пять, но кто же в Новый год везёт по счётчику; мутно спал до часу дня, вечером мы с мамой поиграли в доедалки, она доскребла оливье, я же ограничился треской в морковном маринаде. Второе января я посвятил библиографии, а третьего переводил скучнейшую статью какого-то американского марксиста. Двигался короткой перебежкой. Торопливо перелистывал словарь, тонким грифелем надписывал над непонятными словами перевод.

Осторожно постучала мама:

— Лёша, я сходила за «Вечёркой», а в ящике лежит письмо? Из города Владимира?

Ей было страшно интересно, от кого, но спросить она не решалась. А я с высокомерной строгостью ответил:

— Мам, я занят, извини. Брось конверт на диван. Вечером прочту.

Дверь послушно затворилась.

Я тут же захлопнул английский словарь и распотрошил конверт с изображением счастливого Гагарина. Адрес получателя и отправителя был отпечатан на машинке с нестандартным шрифтом — мелким, с прыгающими буквицами: «е» словно привстало на цыпочки, «р» осторожно пригнулось. Точки над буквицей «ё» были расставлены вручную, остро отточенным грифелем. В разделе «Адрес отправителя» значилось: Владимирская обл., Небыловский р-н, совхоз «Новый мир», а/я 7546, Соколовой М. С.

Чудесны дела Твои, Господи! Кто такая Соколова М. С.? Что ей от меня надо?

В конверте обнаружился двойной листок из ученической тетради. Текст письма был тоже напечатан на машинке со смешными прыгающими буквами.

Экие, подумал я, крокозяблики. И стал торопливо читать.

1 января 1979 г.

С Новолетием! Христос Воскресе!

Не знаю, как мне лучше обратиться.

Здравствуйте, многоуважаемый Алексей! Или добрый день, товарищ Ноговицын?

В самом начале Рождественского поста (кстати, день это в церкви особый, поминаем великого старца, Паисия Величковского, знаете о таком?) Вы оставили адрес. Сами знаете кому и сами помните где. До меня этот адрес дошёл по цепочке и только вчера; меня попросили с Вами связаться. Что же. Связываюсь. Я полностью к вашим услугам. Прошу любить и жаловать, иеромонах Артемий. Возраст неважен, место рождения — тоже. Где обретаюсь ныне — см. на конверте.

Если у Вас возникает нужда о чём-то посоветоваться, поговорить — можете писать ко мне. Чем смогу, помогу. Обещаю не занудствовать и не навязывать общение, а главное — не подсылать к Вам деревенских прихожан. Хотя они, конечно, с удовольствием. Сами понимаете — за колбасой в Москву удобнее ездить с ночёвкой. Знаете загадку: длинное, зелёное и пахнет колбасой? Правильно, электричка Москва — Петушки. Это по нашей железной дороге, направление г. Владимир.

Но если Вам совет не нужен и общаться Вам покамест не о чем — тогда не надо, не пишите, не понуждайте себя.

Желаю Вам сил и смирения. Мы живём в нехорошее время, но когда оно было хорошим?