— Ох уж эти мужья! — воскликнула Поликсена. — Наверное, Господь шибко ненавидел женщин. — Она взяла монетки и положила на низкий столик подле блюда с фисташками. — Конечно, я попрошу Панагию. А ты, пожалуйста, привяжи лоскуток к гробнице вашего святого и попроси, чтобы мой прадед прекратил свои шутки.

— Ты сама можешь привязать лоскуток, — сказала Айсе. — Все привязывают. Я даже еврея видела, ну того, с потешными глазами, что на одной улице с армянами живет. Может, это и христианский святой, кто его знает. — Она помолчала и жалобно спросила: — Сделаешь прямо сейчас?

Женщины под руку отправились к церкви Николая Угодника, заступника девственниц и детей. Усевшись под солнышком на паперти, Айсе ела фиги и смотрела вдаль на долину с речушкой, убегавшей в море. По рассказам, в далеком прошлом там был торговый порт с величавыми кораблями, но потом в бухте появилась отмель, и река съежилась, оставив плодородную почву в уплату за потерю торговли. Абдулхамид арендовал у Рустэм-бея небольшой надел, куда ежедневно наведывался, чтобы собрать упрямых черепах, объедавших его посевы. Он отвозил их в мешке за холм, надеясь, что они больше не вернутся. Айсе подумалось, как нелегко быть замужем за таким добрым человеком, поскольку есть очень большая разница между «добрым» и «здравомыслящим», и здравомыслящий человек не станет тратить время на возню с черепахами и падшими женщинами.

Поликсена вошла в церковь и перекрестилась. Она поцеловала икону, положила монеты Айсе в ящик, взяла свечку и, запалив от горящей свечи, установила в серебряной чаше с песком. Еще раз перекрестилась и воззрилась на икону. Говорили, ее написал сам святой Лука, а принадлежала она Николаю Угоднику. Серебряный с позолотой оклад оставлял открытыми только лица и руки Богородицы и Младенца. Особо почитаемая икона называлась Панагия Сладколобзающая: у Марии нежное лицо, карие глаза и золотое сияние вокруг головы, на сгибе руки она держит младенца Иисуса, а он ручонками обхватывает ее за шею. В верхних углах образа ангелы со слегка осоловевшими ликами молились, скрестив руки на груди. Сия трогательная картина сотворила множество чудес, и не удивительно, что в нее свято верили столетиями.

Поликсена еще немного полюбовалась образом, и на нее снизошел молитвенный настрой.

— Матерь божья, — начала она, — пособи Айсе в ее тяготах. Она хоть и неверная, но хорошая, и в тебя верит, так что греха нет, правда? Пожалуйста, сделай так, чтобы Тамара-ханым сама все поняла и Айсе не пришлось ничего говорить, потому что это ужасно. Прошу, помолись за всех нас, сохрани моих детей и прими мой поцелуй.

Поцеловав икону, Поликсена вышла из церкви и сощурилась от яркого солнца.

— Как думаешь, она тебя услышала? — спросила Айсе.

Спустя две недели, в пятницу, она вывела Тамару из стойла Нилёфер. Молодую женщину пошатывало от слабости, а еще от отчаяния и дурных предчувствий, однако она понимала, что другого выхода нет, и не сопротивлялась, когда супруга ходжи вела ее за локоть.

Глядя прямо перед собой, Айсе не обращала внимания на зевак, что тыкали пальцами и отпускали замечания. Люди бросали дела, пялились на двух женщин, а потом шли следом. В результате образовалась толпа, как на похоронах. «Тамара-ханым, Тамара-ханым», — пробегал шепоток. Все ее узнали, хотя плотная шаль полностью скрывала лицо Тамары, когда она с опущенными от стыда глазами брела рядом с Айсе. Бесчестье юной женщины никого не оставило равнодушным, и печаль окутала городские камни, подобно мелкой белой пыли в те дни, когда ветер дул из Аравии.

В сопровождении безмолвной толпы женщины прошли по улице, где жили армяне, через площадь, где под платанами старики дожидались бабушку Смерть, мимо колодца, где во время казни, повернувшись спиной, сидел Рустэм-бей, мимо мечети с двумя минаретами, где служил ходжа Абдулхамид, мимо корявого навеса, где Искандер крутил гончарный круг, мимо церквушки, где в стропилах жил филин, мимо склепа, где хранились омытые вином кости христианских мертвецов, и дальше по резко свернувшей улочке к последнему одиноко стоящему дому с плоской крышей, фасадом, увитым розами, и окнами в решетках, скрывавшими темные внутренности.

Айсе стукнула в тяжелую дверь борделя. Толпа молча стояла на почтительном расстоянии: мужчины смотрели угрюмо, женщины поглядывали искоса, прикрываясь чаршафами, как щитами. Затянутое кованой решеткой оконце в двери, прямо перед носом, со скрипом отворилось. Изнутри выплыл густой запах табачного дыма и амбры, ладанного дерева, лимонного масла, мускуса и пачулей, выглянула пара огромных серых глаз, меланхолических и густо подведенных, и низкий голос произнес:

— Милости просим.

— Я привела Тамару-ханым, — убито сказала Айсе.

Палец с накрашенным ногтем поманил к окошку. Тамара подошла, ухватилась за дверь и, стараясь унять бешено колотящееся сердце, умоляюще взглянула в сочувственный серый глаз.

— Что тебе нужно, сестра? — спросил низкий голос.

— Убежища, — шепнула Тамара.

Проститутка вздохнула:

— Мы ждали тебя, сестра.

Я собирала зелень, забрела очень далеко, но почти ничего не нашла, ее мало в это время года, и сильно задумалась, а потом испугалась, потому что вдруг услыхала шорох и подумала: ну как это Маркала или какой другой демон, они же любят пустынные места, но это оказался Ибрагим, и я села на камень, потому что шибко испугалась, вдруг это демон, и демоны все крутились у меня в голове, потому что только позавчера мы отпраздновали Крещенье и сожгли Сифотиса, чтобы избавиться от несчастья и гадости.

Мы привязали веревку к двери нашего дома и протянули ее к дому Искандера, потом засунули в кувшин кошку, закупорили и подвесили посредине веревки, а затем развели костерок из колючек и веток и с одного конца подожгли веревку, она оборвалась, кувшин упал и разбился, а кошка выскочила и убежала, и вот так мы избавились от Сифотиса, и все пели и плясали вокруг костра, а потом взяли угольки и пошли окуривать все дома и хлевы, и народ собирал подарки, и Ибрагим болтался со всеми, когда пришли окуривать наш дом, потом улучил минутку и потрогал меня за грудь, и я со стыда чуть в обморок не грохнулась: а если б увидали?

И вот когда через день после Крещенья он пришел на скалу, я отвернулась и не захотела с ним разговаривать. Он подождал-подождал и ушел, а я пожалела и побежала на верхушку скалы посмотреть, как он уходит, тут он обернулся и увидел меня, и я смутилась, но он только по-всегдашнему помахал и пошел дальше.

В мае стоит восхитительная погода, но иногда наступает жара, и тогда дороги источают мельчайшую белую пыль, что забивает глотки и ноздри путешественников, коркой засыхая на потных боках лошадей. Пыль висит над морем, скрывая Родос от взоров карийцев, а жители Киликии не видят Кипр — остров, где все рискуют влюбиться. Весенние цветы потихоньку вянут, и уже давно прилетели жуланы, что готовят себе на деревьях кладовые и казнят пойманных зверьков, натыкая их на шипы. Снега предпринимают тактический отход к пикам Тавра, а уцелевшие волки уходят в горы вместе с разбойниками и дикими оленями, что следуют за отрастающей молодой травкой.