Проблема места и роли традиционных институтов вообще и кланов в том числе заслуживает внимания уже потому, что «проблема конструирования самоидентификационных моделей и в то же время поиска идентичности в окружающем пространстве» является для стран постсоветской Азии центральной[274].

Общей чертой модернизации большинства постсоветских политических режимов (исключая политический порядок стран Балтии, включенных в социально-политическое пространство ЕС), является ее консервативный сценарий, обусловленный имплементацией централизованной вертикали исполнительной власти как стержневого элемента политической системы.

В отсутствие веками формируемого на Западе механизма правового регулирования социальной организации именно сильная (и даже авторитарная) персонифицированная исполнительная власть, вне зависимости от личных качеств ее лидера, становится единственным элементом политической системы, обеспечивающим стабильность общества[275].

Обязательное присутствие в политической системе постсоветских стран Центральной Азии централизованной вертикали власти, конечно, не означает изъятия их демократической перспективы, а лишь предполагает особый путь ее воспроизводства. Профессор политологии Канзасского университета М. Омельченко по этому поводу говорит: «На вопрос о том, могут ли недемократичные страны стать демократичными, является утвердительным – могут, хотя бы в головах и дискурсах правительств и людей. Лидеры государства Центральной Азии разработали и активно продвигали собственную “модель” демократии в Казахстане, консультативной демократии в Кыргызстане, и “узбекской модели” демократии в Узбекистане. Такие альтернативные понимания демократии оказывают сильное воздействие на население»[276].

Попытка воспроизвести либерально-демократический порядок в условиях несложившейся традиции законопослушания привела во всех республиках постсоветской Азии к криминализации и хаосу. Как уже говорилось ранее, «реинкарнация» патриархальных институтов явилась следствием самоорганизации социальных систем при разрушении советской государственности, коммунистической идеологии и нравственных устоев. Именно кланы, уходящие корнями в обычное право и патриархально-религиозные скрепы, заместили активно разрушаемый советский социальный строй.

Надо ли специально доказывать, что и сегодня правовое пространство стран Центральной Азии далеко не сформировано. Таким образом, центральная власть с ее доминирующей персонифицированной вертикалью остается обязательным компонентом режимов новых независимых государств, а не рудиментом, доставшимся от «тоталитарного» советского прошлого и не признаком недоцивили-зованности, обусловленным историко-культурными основаниями.

Вне централизованной властной вертикали социальная перспектива постсоветских азиатских республик представляется далекой не только от цивилизованного устройства, но даже слабо согласующейся с укреплением суверенитета. Неслучайно даже в Киргизии, наиболее «продвинувшейся» в недавнем прошлом по направлению к парламентской форме правления, актуальные потребности общественного развития препятствовали воспроизводству политического режима в таком формате. Каждый пришедший на вершину власти президент этой страны неизбежно стремился выстроить все ту же централизованную вертикаль, заменив прежних чиновников и парламентариев своими единомышленниками (то же самое происходит во вполне «европейской» стране – Украине)[277].

Социальная подвижность централизованной вертикали власти, обусловленная прежде всего стремлением к стабильности и само-воспроизводству, позволяет предположить (хотя бы на гипотетическом уровне) ее способность к социализации (подвижки в сторону общественных интересов). Именно эта характеристика центральной власти делает этот элемент более восприимчивым к общественным запросам клановой организации, в отличие от элитных групп, преследующих узкокорпоративные интересы. Например, будучи, безусловно, представителем команды Елбасы, нынешний президент Казахстана К. Ж. Токаев, стремится дистанцироваться от вызывающей в обществе массовое недовольство Дариги Назарбаевой, занимавшей пост руководителя сената страны. В начале мая 2020 г. на заседании Центральной избирательной комиссии было принято постановление «О прекращении полномочий депутата Сената Парламента Республики Казахстан Назарбаевой Д. Н.»[278]. Думается, неслучайно это решение было принято президентом РК после того, как общественное мнение казахстанцев бурно отреагировало на то, что «сначала сын Дариги Айсултан, страдающий от наркотической зависимости, обрушил на мировую общественность грязное белье казахстанской правящей элиты. Затем британские власти обнаружили банковские счета Дариги с многомиллионными суммами, которые явно нажиты не совсем законно, из-за чего средства сразу же были заморожены. Возможно, что именно поэтому Нурсултан решил поменять планы в отношении своей дочери»[279].

Коллизия дуалистичного положения центральной власти «всего региона Центральной Азии» в актуальной ситуации заключается не в балансировании между интересами элитных групп (как это было на первом этапе обретения странами независимости), а в системном выборе между запросами последних «на возможность поставить и решить свои проблемы совершенно разного характера» и общественными ожиданиями на изменения.

Похоже, что возможность «нового поколения» политической элиты в воспроизводстве механизма «преемник» или «ужесточения режима» в отсутствие внятного стратегического решения, устраивающего общество, исчерпана.

«Обратим внимание, – пишет И. А. Сафранчук, – что в Туркмении, Узбекистане и Киргизии новые президенты не только перестраивали под себя внутриэлитный баланс, но и выдвигали политические, экономические и социальные инициативы, которые шли вразрез с курсом их предшественников. Они были вынуждены это делать именно из-за накопившегося запроса перемен. Даже в отсутствие полноценных конкурентных выборов необходимо, чтобы первое лицо принималось обществом. Те механизмы легитимации, которыми могли воспользоваться первые президенты, недоступны их преемникам. Они должны чем-то привлечь массы, дать надежду на лучшее. Так случилось в Туркмении, где после «эпохи золотого века» (последняя официальная идеологическая конструкция Ниязова) Гурбангулы Бердымухамедов объявил «эпоху возрождения». Так было и в Узбекистане, где бывший при Каримове 18 лет премьер-министром Шавкат Мирзиеев инициировал экономические и административные реформы, которые заметно расходятся с прежним курсом»[280].

Современная политическая ситуация постсоветской Центральной Азии настоятельно диктует продуцирование властной вертикалью, консолидирующей социумы, повестки, говоря словами эксперта Р. Саттарова: «Центральноазиатские страны должны реально выбрать модернизационный источник, пока же разговоры, как “мы изучаем опыт передовых стран мира», ни к какому эффекту не приведут, и, наоборот, все больше будут тормозить имитационную модернизацию и демократизации…” Наиболее достойным источником модернизации являлись бы страны Юго-Восточной Азии и Восточной Азии. Мы должны изучать опыт, как различные модели приживались и развивались в традиционных обществах. Сколько бы ни восхищались опытом Берлина, Лондона и Парижа, в силу принадлежности наших стран и развитых стран к различным мирам, это не даст реального эффекта. Кивание в сторону США, Великобритании, Франции и Германии будет приводить только к усилению максималистских устремлений без реальных достижений»[281].

Учитывая мировой опыт (Турция, Иран), консолидирующая повестка, предлагаемая гражданам (в случае, если действительно является таковой), во-первых, агрегирует неоднородное общество (в том числе имеющее клановую структуру), а во-вторых, отличается вариативной направленностью. Так, например, после иранской революции (1979 г.) на смену «объединяющей» стратегии вестернизации шаха Мохаммеда Реза Пехлеви, не выполнившей задачи консолидации общества, стала реализовываться линия исламского единства Рухоллы Хомейни[282], которая по настоящее время остается актуальным фактором сплоченности нации.

Напротив, именно секуляризация и вестернизация стали основным выбором турецкого общества после реформ Мустафы Кемаля Ататюрка.

Результаты уже упомянутого соцопроса в постсоветских азиатских республиках вполне подтверждает вариативность стратегии общественного развития, которая могла бы преодолеть клановую, территориальную, родоплеменную гетерогенность социумов.

Удельный вес ответов на вопрос «Какие условия могли бы позволить почувствовать Вам себя