Пакетт: это единственный разумный вариант. Если рация там действительно исправна, как сказал Митъярд, мы сможем с кем-нибудь связаться.

Я: почему бы не вернуться в хижину за Берд? Нельзя просто так ее бросить.

П.: и что потом? Привезем Лори сюда? Зачем? Говорю тебе, надо ехать к гнездовью. По крайней мере будет шанс спастись. О Лори подумаем потом, так или иначе.

Я: я просто хочу сказать, что если она пробудет там слишком долго, то сойдет с ума. Но Пакетт в кои-то веки прав. Только абсолютный идиот откажется от попытки добраться до исправной рации, даже если невелик шанс, что она работает. До вечера мы укладывали вещи. Еду, инструменты, палатки, туалетные принадлежности. Дорога до гнездовья и вполовину не так трудна, как путь до станции. Небо даже сейчас — цвета осенних листьев, густо-алое, и света еще достаточно. Если верить карте, вокруг — преимущественно шельфовый лед. Иными словами, ровная, если даже и не достаточно гладкая, поверхность. Мы отправимся завтра утром. В одиннадцать часов. Пересечем Туманный залив, двигаясь прямо к южной оконечности острова. Остаток ночи я просплю, мне необходим отдых. Голова болит, и глаза тоже».

Это была последняя запись. Лори восемь раз перечитала дневник за последние три дня, пытаясь понять, что делать дальше — уходить со станции или нет? Насколько вероятно, что она заболеет? Не кашляла ли она в последнее время чаще обычного? Не слезятся ли у нее глаза? Лори вспомнила, что однажды ночью, вскоре после того как обнаружила на станции список с крестиками, она проснулась и чихнула, а потом снова заснула, не успев перевернуться на бок или поправить подушку. Может быть, это признак заболевания?

Так или иначе, что случилось с Пакеттом и Джойсом? Добрались ли они до исправной рации? Где они сейчас?

Лори беспокоилась о них.

В очередной раз дочитав дневник до конца, она закрыла его, положила на колени и провела ногтями свободной руки по голове — «жест размышления», как однажды выразился учитель английского в старшей школе. Затем Лори пошла в кладовку и начала собирать еду, которую намеревалась взять с собой в путешествие.

Пакетт и Джойс правы. Если есть шанс связаться при помощи рации с кем-нибудь — с кем угодно, — нельзя упускать возможность.

Не важно, что шансы невелики. Лучше так, чем полное их отсутствие, — а именно это ее и ждет, если она останется на станции.

Опять же если она поедет на гнездовье, то, возможно, найдет Пакетта и Джойса.

Лори так и не разгрузила снегоход, поэтому оставалось взять только еду, одежду и кое-какие мелочи — аспирин, туалетную бумагу и запасную антенну для передатчика. Она убрала дневник Джойса в сумку, сунув его между стопкой теплых кальсон и запасными носками и заложив газетной статьей, найденной возле компьютера, — той самой, где шла речь о распространении вируса по Северной Америке. «Чума! Смертельный вирус опустошает Мексику. Десятки миллионов заболевших „мигалкой“». Лори потащила узел к двери, не забыв пакетик с мылом и зубной пастой и ящик с замороженными продуктами.

Снаружи царил мрак — ни проблеска солнца, — поэтому не было смысла ждать утра, чтобы отправиться в путь. Утро наступило бы разве что через месяц. В столь долгой ночи рассвет казался иллюзией — как Атлантида, Небесный Иерусалим и Эдемский сад. Грезы курильщика, подумала Лори. Воздушные замки.

Звезды почти не двигались. В небе висел бриллиантовый клинышек луны, выглядывавший из-за толстого слоя облаков. Лори убрала вещи в багажный отсек снегохода, закрыла замок и в последний раз обошла здание. Один из прожекторов, стоявший прямо над могилами, ярко освещал двадцать холмиков, которые отбрасывали на стену дома короткие черные тени, похожие на лужи нефти. Ветер поменялся, и Лори услышала скрип и скрежет морского льда. Она вернулась во двор и завела мотор.

Она боялась, что топливо может замерзнуть на морозе и разорвать мотор, но волноваться было нечего. Мотор завелся со сдавленным гулом, который медленно начал нарастать. Сначала вспыхнули фары, потом приподнялись полозья и загорелся экран навигатора — то есть как минимум одно полярное реле еще работало.

Зато остальная система, видимо, отказала, или в ней возникли огромные прорехи. Монитор показывал, что Лори находится к югу от экватора. То есть где-то в Кении.

Она протяжно вздохнула, закрыла глаза и опустила голову на руль, пытаясь понять, смеяться ей или плакать.

Скольких может помнить один человек? Тысячу? Да, если он наделен на редкость дырявой памятью. Значит, десять тысяч? Сто? Миллион? Разумеется, если всю жизнь прожить в маленькой деревне, высоко в Гималаях, число будет явно меньше, но Майкл Пакетт не принимал в расчет гималайских крестьян, монахов и детей, которые умерли, прежде чем научились как следует ходить. Он думал о себе, о собственной жизни и, продолжая ассоциацию, о Лори. Именно она в конце концов была связующим элементом, основным звеном и так далее. После всех разговоров, которые он слышал в городе, в этом не приходилось сомневаться.

Пакетт потратил почти целую неделю, пытаясь подвести основательный итог своей почти сорокатрехлетней жизни. Сначала он считал мысленно, перебирая огромное количество людей в уме, когда слушал музыку или лежал вечером в постели. Но потом, осознав, насколько сложной оказалась задача, он достал карандаш и листок бумаги и взялся за дело всерьез.

Пакетт начал с собственной семьи. Мать, отец, две сестры и старший брат, который погиб в возрасте одиннадцати лет, — он сломал шею, свалившись на велосипеде в сухое русло ручья. Плюс другие родственники — два комплекта дедушек и бабушек, дядюшки и тетушки, двоюродные и троюродные братья и сестры, их мужья и жены (первые и вторые), дети от разных браков и так далее. Потом Пакетт посчитал друзей по детскому саду и по школе, учителей, одноклассников и учителей своих сестер, прибавив знакомых по колледжу, которых они привозили погостить на праздники. Затем настала очередь соседей. Были и люди, которых он знал по работе, начиная с закусочной, где он некогда задвигал в духовку противни с пиццей, и заканчивая шестнадцатью годами, проведенными в «Кока-коле». Были знакомые по церковному приходу, хотя, что касается религии, никто бы не назвал Пакетта по-настоящему верующим. Он праздновал Рождество и Пасху, ну и прочие дни, когда положено отрывать задницу от дивана. А еще были тысячи случайных лиц, которые врывались в его память, — люди, которые не вписывались ни в какую определенную категорию, но тем не менее они присутствовали там совсем как желуди, которые валялись в траве всякий раз, когда он стриг газон. Были друзья друзей, а иногда даже в третьей степени. Пакетт добавил в список своих подружек (числом семнадцать) и их родных, и свою первую жену и ее семью, и вторую жену и ее семью, и, конечно, сына, с его одноклассниками, футбольной командой и уличными приятелями, ну и так далее. Были люди, с которыми он познакомился на матчах, на званых ужинах, на вечеринках, на свадьбах за много лет. И те, кого он мог бы назвать друзьями по работе, в противоположность сугубо профессиональным, деловым связям, хотя теперь, размышляя об этом, Пакетт решил, что нужно и их принять в расчет. Он подумал о многочисленных служащих и продавцах, которых знал в лицо, а иногда даже по имени, — о людях, которые работали в магазинах, аптеках, ремонтных мастерских, гаражах, супермаркетах, ресторанах и кино, которые он раньше посещал.