Она нашла себе одно из монотонных, опустошающих сознание занятий, к которым прибегают люди, чтобы подавить тревогу. Некоторые качаются туда-сюда, другие пританцовывают, третьи барабанят пальцами по столу. Четвертые упражняются на тренажерах. А Лори ходила.

Шаг у нее был быстрый и ровный, почти марш, и он помогал прочистить голову. По крайней мере на некоторое время. Но как только она останавливалась отдохнуть, то начинала снова думать о друзьях и родных, даже о случайных знакомых. Она вспоминала короткие встречи с абсолютно посторонними людьми, которые сейчас скорее всего уже умерли. Лори слышала все, что они говорили, — их слова стучались в стенки черепа изнутри, словно мухи о стекло. Бум — и Мартин Кемпбелл, мальчик, за которым она присматривала, запрыгивал ей на колени и спрашивал: «Лев может победить тигра? Акула может победить крокодила?» Бум — и в дверь стучался почтальон (это случилось на той неделе, когда она слегла с гриппом) и говорил: «Нельзя, чтобы письма скапливались, мисс Берд. Я не стану больше ничего запихивать в ящик, пока вы не вытащите все, что там лежит. Да благословит вас Бог». Бум — и шеф говорил: «Мне плевать, если вы думаете, что вас в это втянули обманом. Вы не можете вот так меня бросить, Лори. Вы — наш человек, и вы поедете в Антарктику, точка». Бум — и она слышала их одновременно, не только шефа, почтальона и Мартина Кемпбелла, но и всех остальных. Стоял страшный шум, как будто люди, с которыми она сталкивалась хоть единожды в жизни, взывали к ней миллионами голосов.

Она провела на станции уже три или четыре недели, и организм медленно восстанавливался. Мышцы больше не ныли, когда по утрам Лори вставала с постели. Боль в спине исчезла, как и язвы во рту и водянистое покалывание в пальцах рук и ног. Лори чувствовала, что мышцы вновь обретают силу, становятся упругими, гибкими и крепкими, как кольчуга. Да, на ноге не сошел синяк, который она заработала, когда натолкнулась на край снегохода, но он постепенно желтел и утрачивал отчетливые очертания. Лори уже почти его не чувствовала.

Шкаф с едой был набит под завязку сотнями коробок с овощами и кусками мяса. В кладовке лежали рис, бобы, молотое зерно, десятки упаковок с минералкой и питьевой водой. Лори могла спокойно прожить на станции целый год, не истребив всех припасов, но она сомневалась, что это правильное решение. Если Джойс не ошибся и вирус попал на станцию с последней доставкой, была вероятность, что еда заражена. К сожалению, без специального оборудования для обнаружения вирусов и даже без особых представлений о том, что нужно искать, Лори никоим образом не удалось бы себя обезопасить. У нее не оставалось иных вариантов, кроме как слабеть от голода и умирать — впрочем, она уже несколько недель употребляла еду из местных запасов, безо всяких признаков заражения. Наоборот, она стала здоровее, чем в день приезда.

Может быть, вирус выдохся. Может быть, для развития ему нужен солнечный свет или многочисленные носители. А может, он просто выжидает, развивается в ее крови и медленно ползет к сердцу, оставляя за собой сверкающий серебристый след, как слизняк.

Так или иначе, Лори понимала, что иного выбора нет. Нужно есть то, что лежит в шкафу и кладовке. Припасы, которые она привезла на снегоходе, свелись к последним пакетикам с гранолой и десятку засохших бисквитов. Если она заболеет… значит, заболеет.

Бум — и Лори услышала голос матери: «Детка, если ты будешь спать под включенным вентилятором, то простудишься — разве ты не знаешь?..» Бум — и ее бывший парень сказал: «Ты ведь понимаешь, что инфекции передаются при контакте?» Бум — и мужчина, сидящий рядом с ней в мексиканском ресторане «Ла Гасиенда», воскликнул: «Господи Боже мой, как я проголодался!», засовывая салфетку за воротник, как детский нагрудник. Лори сомневалась, что знает этого человека, хотя, должно быть, они когда-то встречались. Она снова начала расхаживать туда-сюда.

Стояла первая бессолнечная неделя зимы. Время от времени Лори испытывала беспокойство, ей надоедало мерить шагами станцию, она открывала дверь и ненадолго выходила на улицу, хотя и не забывала всякий раз надевать теплую одежду — комбинезон, ботинки, маску и перчатки. Она смотрела на луну и звезды, на истрепанный слой перистых облаков, на полосы северного сияния — воздух был идеально прозрачен, и казалось, что они висят в нескольких метрах от земли. Прожектора потрескивали. Из отдушин выходили чистые потоки горячего воздуха. Было так холодно, что влага ее дыхания замерзала на лету; в тех редких случаях, когда ветер затихал, Лори слышала, как тысячи крошечных льдинок падают наземь после каждого выдоха и позванивают, ударяясь о лед, словно малюсенькие колокольчики.

Даже проведя в Антарктике столько времени — сколько уже она здесь? Шесть месяцев? Семь? — Лори неизменно хлопала себя по карманам в поисках ключа, когда возвращалась с прогулки. На мгновение она замирала от ужаса, когда понимала, что карманы пусты, а потом вспоминала, что дверь не заперта, и сердце вновь начинало биться ровно. Так бывало бесчисленное множество раз.

Интересно, сколько еще бесполезных привычек у нее осталось. Лори с легкостью припомнила как минимум две — закончив готовить, она оставляла немного супа, примерно с ложку, в кастрюле, чтобы никто не мог сказать, что она берет себе последнее; и она до сих пор тихонько покашливала, прежде чем открыть дверь туалета (к этому ее приучил отец), на тот случай, если в уборной кто-то сидит. Лори думала, что избавилась от большинства ненужных социальных привычек, которые усвоила в процессе общения с другими людьми. Но почти наверняка оставались и другие, которые Лори не сознавала и от которых не сумела отделаться, — привычки, в которых не было нужды здесь, на краю света.

На краю света. Несмотря на полученное образование, Лори по-прежнему так думала. В детстве она верила, что если начать рыть яму на заднем дворе и не останавливаться, пока не минуешь центр земли, то в конце концов вылезешь вниз головой на краю света. Лори представлялось, что там все неправильно, шиворот-навыворот, прямо противоположно тому, как должно быть. Облака как горы, небо как синее озеро, звезды как гладкие белые камушки, лежащие под водой. Люди, которые живут на краю света, ползают по потолку, как пауки. Лори живо представляла, как они цепляются за траву при сильном ветре и держатся что есть сил, чтобы не сорваться в пустоту. Испугавшись, она немедленно решила, что край света — это место, куда ей точно не хочется.

Лори даже не представляла, что однажды там окажется, — не просто на краю света, но на краю края. Что почти наверняка она здесь умрет. Но опять-таки в детстве Лори много чего не могла представить. Что она разлюбит мужчину, с которым встречалась в колледже, и больше никогда его не увидит. Что специальность эколога приведет ее на работу в «Кока-колу». Что отец переживет два инфаркта и небольшой сердечный приступ.

— Вы с матерью одинаковы… — послышался отцовский голос. — На улице сорок градусов, но, если включить кондиционер, вы обе начинаете жаловаться, что мерзнете.

Бум.

«Запись 78, 11 марта. Больше нет никого. „Апчхи, апчхи, мертвецов сожги“. Или как там в оригинале? „Мертвых уноси“. Про Черную смерть. Не помню, от кого я это слышал. „Хоровод и розы“ — про красные пятна на теле зараженных, „букетики мимозы“ — про цветы, с которыми их хоронили, а „апчхи, апчхи“ — про то, что на них нападал чих перед смертью. Наверное, можно сказать и „сожги“. Я чувствую себя человеком, пережившим извержение вулкана, — одним из тех несчастных, которые выкарабкались из обугленных развалин, когда все наконец закончилось. Они пересидели в колодце или убежали в холмы, чтобы переждать катастрофу. Вейш умер вчера. Мы похоронили его утром. Он последний. Последние два дня ему было очень скверно. Наверное, надо сказать: слава Богу, что он наконец умер, но все это отнюдь не кажется мне милостью Божьей. Скорее, проклятием. Настоящим проклятием. Господи. Какой ужас. Теперь тут только мы с Пакеттом. Мы нашли в сети еще немного информации — то ли отрывок из дневника, то ли личный блог какого-то старшеклассника. Он написал, что инкубационный период продолжается несколько часов или максимум — дней. Вот что он пишет: „Мы, немногие, у кого до сих пор нет симптомов, прячемся в спортзале, подальше от остальных. Если бы не дурацкий карантин, мы бы уже давно ушли. Но похоже, пути отсюда нет. Как только кто-нибудь подцепит „мигалку“, с нами будет покончено“. Это правда? Если так, то я не понимаю, почему мы с П. до сих пор здесь. Почему мы еще живы. Наверное, холод замедляет развитие вируса. Больше ничего не могу предположить. Мы снова пытались связаться по рации с Берд, но безуспешно. Интересно, о чем она сейчас думает. Мы уже должны были вернуться. Прости, Лори. Надеюсь, ты не последуешь за нами. Лучше сиди там, честное слово. Несколько часов назад я точил нож, когда П. закричал: „Иди сюда, ты должен это видеть“. Что такое, спросил я. Пакетт: „Просто иди сюда“. Он нашел веб-сайт, передававший изображения онлайн с помощью орбитального спутника. Значит, во-первых, спутники еще работают, а во-вторых, продолжаются трансляции. Изображения были не настолько подробными, чтобы разглядеть отдельных людей или отдельные тела, но мы рассмотрели дороги, дома, забитые машинами шоссе. Вот что мы оставили после себя, таково наше наследство — мир, полный сломанных машин и пустых зданий. И мерцание десяти тысяч спутников над головой. Разумеется, где-то должны быть еще люди, кроме нас с Пакеттом. Отшельники, которые чудом спаслись от эпидемии. Гималайские шерпы. Горцы. Монахи, живущие в пустынях. Разбросанные по миру беглецы, которые выживают после любой катастрофы и рассказывают остальным о случившемся. Впрочем, не осталось тех, кому можно было бы рассказать, если не ошибаюсь. Только двое — Майкл Пакетт и Роберт Джойс. Или трое — считая Лори Берд. Еда, которую мы привезли на снегоходе, закончилась, и мы принялись за местные запасы. У нас нет иного выбора, иначе мы умрем голодной смертью. Так приятно снова есть мясо, мягкий хлеб и овощи. По крайней мере хоть что-то хорошее. Найдя сайт с картинками со спутника, мы полчаса спорили, не добраться ли нам до другого берега острова Росса.