Он по-настоящему любил мальчика. Нед был, был его сыном, черт подери!

Том на ходу позвонил по мобильнику в контору и узнал, что встреча с атлантцами началась только в десять тридцать. Он сказал миссис Стрейхорн, что идет домой, хотя на языке вертелось совсем другое. Было десять сорок восемь. Выпить время есть. Он прошел еще три квартала, увидел какой-то бар в подвальчике — это была безлюдная, плохо освещенная таверна — и заказал двойной скотч. Неразбавленный.

Надо было обдумать кое-какие юридические аспекты; кроме того, есть, что называется, социальный формат. Безусловно, ему нужно переговорить со своими адвокатами: с Бозом Гиэри о возможности изменения завещания, а с Филом Циммерманом — по поводу развода, и хорошо бы успеть сделать это до конца дня. Чтобы за выходные спокойно просчитать возможные варианты с учетом всех фактов, имеющихся в его распоряжении. Том знал, что по закону штата Нью-Йорк он является юридическим отцом Неда, но то, что мальчик родился вовсе не в результате донорского оплодотворения, неминуемо усложнит дело. Он мог только предполагать, что если дойдет до борьбы за опекунство, то это увеличит шансы Карен и ее любовника. Но в таком случае ей наверняка было бы выгоднее начать бракоразводный процесс.

«Просто он получит то, чего заслуживает…»

Том достал мобильник и выбил номер их семейной адвокатской конторы. Оператор ответил как раз в тот момент, когда подошел бармен и спросил, не надо ли повторить. Том отрицательно покачал головой, но, передумав по обеим позициям, захлопнул телефон и дал налить себе еще глоток виски.

Ему нужно было еще немного подумать.

Хейнс был прав в одном. Тома ужасала перспектива обнародования всего этого в суде. Он хорошо представлял, как поживится за его счет пресса, скармливая истекающей слюной публике интимные подробности его супружеской жизни, тайные визиты в банк спермы (трубя о его бесплодии, которое неизбежно будут смешивать с импотенцией), выставляя мученицей его проблемную красавицу-жену, находящую утешение и реализацию в… Боже правый!.. и в эпицентре всего этого кошмара — невинное дитя, которое ничего не знает, ничего не говорит… — даже подумать страшно.

Воспитанный в старых традициях, Том предпочитал избегать любой огласки. Его отец, не обмолвившийся с ним почти ни словом с тех пор, как он женился на Карен, внушил ему, что джентльмен никогда не выставит на посмешище ни себя, ни свою семью. Хольман Уэлфорд, грубоватый миссурийский скотовод с квадратной челюстью и бывший сенатор в администрации Форда, не мог ни понять, ни простить старшего сына за то, что тот бросил свою первую жену с ее аристократической внешностью, с безупречной восточноамериканской родословной, с европейским образованием, и через год женился на проститутке, охотившейся за денежным мешком, — «на какой-то дикарке, размалеванной губной помадой», как этот старый живодер назвал однажды Карен, — которая не может не запятнать имя Уэлфорда. По иронии судьбы, рождение внука поспособствовало некоторому сближению Тома с семьей, но мысль о том, чтобы доставить отцу — чье «тавро» отеческого послушания было бичующим, несомненным, карающим — удовольствие оттого, что он оказался прав, была еще одной причиной, в силу которой он не мог допустить, чтобы это произошло.

Нет, Хейнс попал в самую точку. Том действительно всегда считал, что частная жизнь — это святое. И если хоть что-то выплывет наружу — а они были достаточно сообразительны, чтобы это понимать, — то его это просто убьет.

Том попросил бармена налить еще порцию виски и принести чек. Он нащупал во внутреннем кармане пиджака портмоне, поискал во внешних бумажку с номером телефона Виктора Серафима, которую тот вручил ему в зоопарке. Найдя бумажку, он разгладил ее, положил на стойку возле портативного телефона и только тогда выпил виски.

Если надо будет заново вычертить карту жизни, подумал Том, — раз уж прошлое и будущее больше не являются континентами надежности и надежды, как он когда-то считал, — то он ее вычертит. Чего бы ему это ни стоило.

Он набрал номер и, когда Виктор ответил, сказал:

— Мы говорили с вами сегодня утром…

— Так теперь вы мне верите?

Том прокашлялся.

— Думаю, нам есть что обсудить.

— Я знал, что вы одумаетесь. Бизнес есть бизнес, не так ли? Слушайте, я сейчас не один. Давайте я вам перезвоню.

— Нет, я сам перезвоню.

Серафим тихо хмыкнул.

4

Они приняли физические очертания на глазах у Хендрикса, а он и не заметил. Только что — никого, и вдруг — на тебе: стоят на тротуаре через дорогу, восстановились молекула за молекулой, как тот мужик в «Терминаторе-2», и тупо пялятся на него сквозь береговой поток транспорта.

Незаметными ребят Виктора не назовешь. Высокий и тощий Донат был в ярко-красных трениках, белой майке и новехоньких кроссовках со скрипом — скрипа Эдди, конечно, не слышал, но все-таки. Рой-Рой пониже, зато с туловищем штангиста, в мешковатой футболке с надписью «DEF PREZ NOW»[28]поперек выпуклой груди. Ниже болтались зеркальные очки на золотой цепочке.

Хендрикс испугался, не теряет ли он бдительность. Отвлекся на секунду — и хана. Его это беспокоило больше, чем напряжение, которое, как ему казалось, было написано на его лице.

Он понятия не имел, сколько времени находился у них на виду до того, как их заметил. За те пятнадцать минут, что он проторчал на станции Кони-Айленд, туда прибыл только один поезд — «D». Он смотрел, как его в основном пустые вагоны, размалеванные граффити, медленно змеились по кругу надземки за кондоминиумами на Стилуэл-авеню. Но не видел, чтобы ребята выходили, а если они воспользовались лестницей, то опять же не заметил, как они входили в здание станции с улицы.

Присутствия Виктора не наблюдалось.

Чуть раньше Эдди видел его серый «линкольн» возле итальянского ресторана на противоположной стороне улицы. У него не было времени объехать вокруг квартала и установить личность владельца по номерам двух «лимузов» на компьютеризованной ресторанной парковке. Люди, с которыми обедал Виктор, явно не оценили бы демонстрации мускулов со стороны тщедушного ростовщика. Из уважения тот, должно быть, велел своим амбалам найти себе занятие по их усмотрению.

Но вот они осторожно двинулись через дорогу: для начала понюхали воздух, потом быстро посмотрели налево, потом направо, синхронно поворачивая головы на девяносто градусов, и наконец преодолели транспортный поток на Серф-авеню. Их можно было принять за провинциальных юнцов, приехавших в город развлечься, подцепить девочек, пошляться по кабакам, словом, оттянуться по полной программе. Хендрикс отметил, что раньше никогда не видел их одних. Вот так, спущенными с поводков. На мгновение он забеспокоился, а вдруг Виктор вообще не появится.

Ребята подошли к нему, добродушно улыбаясь, — Рой-Рой еще и пританцовывал, боксируя воздух, — готовые обменяться рукопожатиями, но одна пятерня у детектива была занята аппетитным «натановским» хот-догом с двойным чили, а другая — пластиковым стаканчиком светлого «миллера». От беспомощности он тупо пожал плечами, выставив свой завтрак, как предложение: мол, вы не голодны?