Гений чистой красоты покудахтал и замолчал. Потом, помолчав, выдал:

— Но вам же, должно быть, ужасно трудно приходится, бедный вы мой месье… месье…

— Марсиак, Юго Марсиак. Я… мм… брат той особы, которая приходила к вам прежде.

Дальше разговор пошел соответственно… Мари Дельсоль смотрела на Юго со все возрастающим аппетитом, а тот, решив до конца придерживаться выбранной линии, осыпал хозяйку дома комплиментами — и насчет шеи, и насчет ушек, и насчет ручек, воспевал молочную белизну лица, изящество тонких запястий и лодыжек… В общем — бла-бла-бла… Юго был потрясен, осознав, что льстить и угодничать куда легче, чем ему представлялось. В тот день он впервые применил технику обработки клиентки, впоследствии названную им МАУ («метод автоматического убалтывания»): трепотня, трепотня, расхваливание товара и клиентки — в точности так же, как в двадцать лет, как в юности, когда кадришь девчонок в ночном кабаке… Вот только цель гораздо менее благовидная — получить доход.

Двадцать минут спустя он вышел на улицу Эдуара Балладюра с чеком на пятьсот евро в кармане. К полному набору украшений серии «Пупупупсик» мадам Дельсоль присовокупила красивое кольцо с бирюзой на мизинчик. Юго чувствовал себя вымазанным в дерьме…

Ариана подтолкнула Никара к своей машине, а точнее — впихнула его в свою машину. Сначала она собиралась отправиться в Париж и пообедать с правой рукой в новом ресторане на Левом берегу, названном «Еда» и придерживавшемся весьма оригинальной концепции: здесь все было съедобным — от тарелок и приборов до счета. Но замечание Адольфа охладило ее пыл, и она, благоразумно предпочтя проверенное место, взяла курс на упомянутую «Пухлую индюшку», прелестный кабачок, удобно расположенный у 12-го национального шоссе. Когда здесь не проводились семинары предпринимателей, элегантное заведение распахивало двери своего крытого соломой загородного домика перед туристами, проезжающими мимо на запад, или парочками, которые решились на адюльтер. Юго уже не раз привозил сюда жену — им казалось, что это идеальное место для игры «Кто болтает, тот теряет!», милой такой игры, которую они изобрели вскоре после первой встречи. Пораженные выявленной ими склонностью многих парочек не произносить за обедом или ужином ни единого слова, Марсиаки, войдя в ресторан, сразу примечали столик с возможными «клиентами» и устраивались рядом. Каждый выбирал, стало быть, свою «фишку» (Ариана обычно женщину, а Юго — мужчину) и принимался наблюдать за этой своей «фишкой» с безразличным видом. Первый из подопечных, кто сказал хоть словечко, приводил своего игрока к проигрышу, и тот был обязан угостить выигравшего шампанским. Ариана с умилением вспомнила, как они с Юго, играя в «Кто болтает, тот теряет!», напивались и хохотали до упаду. Но сейчас она с легкой дрожью подумывала о том, что обед с Никаром способен переместить ее саму в лагерь «фишек».

Ехала она быстро. Адольф рядом сжался в комочек и крепко-накрепко вцепился в ручку на дверце машины. Специалист по языку тела, случайно заглянувший в «ауди», мог бы обнаружить в салоне великолепный пример замаскированной вражды.

Молодая женщина припарковалась у туристического автобуса с табличкой «Мон-Сен-Мишель». В ресторане, как она и предчувствовала, человек тридцать пенсионеров в плотно надвинутых на головы панамках вкушали яйца, фаршированные желтками. Нашу парочку усадили чуть в стороне от группы, лицом к камину, откуда тянуло вкусным дымком: на гриле жарились антрекоты. Ариана отдала карту вин Адольфу — пусть выберет сам. Тот принялся изучать ассортимент через приспущенные очки, приговаривая: «Думаю, вам не свойственно выпивать посреди дня, сейчас гляну, что тут есть полегче…» Ариана развеяла заблуждения спутника, сообщив, что способна «пить, как мужчина», особенно сегодня. Она сочла делом чести отказаться от минералки, предложенной ее правой рукой, и заказала, как и он, бифштекс. С кровью. И с жареной картошкой. И под густым беарнским соусом — с маслом и яйцами. Во время еды они говорили о текущих проблемах ЖЕЛУТУ, старательно избегая обсуждения «дела Фланвара». Надолго застряли на новых европейских директивах по поводу телескопических стрел длиной от двенадцати до двадцати метров для автомотрис-вездеходов, потом слегка прошлись по бетономешалкам на триста пятьдесят литров, которые, бог знает почему, неохотно берут в аренду… Не пришло ли время изъять их из каталога? Раз или два Ариана пыталась увести собеседника на территорию, так сказать, более личную. «А что вы поделывали до встречи с Юго?» — спросила она застенчиво. Но ей и одного взгляда оказалось достаточно, чтобы забыть о своем вопросе. За десертом (она, по примеру Никара, заказала профитроли) Ариана поняла: хватит тянуть резину.

— Адольф, после разговора с вами я вызвала к себе Фланвара!

В эту минуту компания туристов, направлявшихся в Мон-Сен-Мишель, решила, что стоит уже перейти от материи к духу, и вот один, два, десять, а скоро и двадцать пронзительных голосов заорали нестройно: «Я принес моей ма-а-а-амочке ро- о-о-озы!..»

Ариана невозмутимо продолжала:

— Когда я выслушала его версию событий, у меня появилась идея…

— Простите, что вы сказали? Тут ничего не слышно!

Похмельные старики певцы повторили припев каноном. Не хватало только Жака Мартена[34]в качестве дирижера, а то бы можно было подумать, что вернулись самые беспросветные времена воскресных дневных передач на «Антенн-2» 70-х годов.

— Адольф, я считаю, что Фланвар ни в чем не виноват, и я дала ему новый шанс…

— Как вы это себе представляете?

В песне весьма непосредственно рассказывалось о ребенке, который пришел навестить в больнице умирающую мать. Гримаса, возникшая на лице Никара, тоже напоминала предсмертную.

— Ему нравится быть разведчиком? — все так же невозмутимо отвечала Ариана. — Ну и отлично, воспользуемся этим в интересах дела. Я поручила ему провести экспертную оценку деятельности наших конкурентов.

Далее песня с глубоким прискорбием, как написали бы в некрологе, извещала о том, что красивая мамочка малыша с белыми розами скончалась. Почила в бозе, что ж поделаешь… Группа туристов, сильно разогретых парами кальвадоса, уже потянулась к выходу, намереваясь погрузиться в автобус, когда в воцарившейся тишине прозвучал громовой голос Адольфа Никара:

— Я думаю, что тут вы переходите все границы.

Два часа. Их перебранка продолжалась два часа! Пенсионеры, должно быть, как раз завидели вдали силуэт монастыря на Мон-Сен-Мишель, когда Дриана и Никар попросили принести счет. Никар припомнил все. И оскорбления, нанесенные ему Арианой, и ее полное непонимание законов предпринимательства, и ее легкомыслие: «Предложить продвижение по службе предателю! Вы поступаете вопреки здравому смыслу!» Но все это еще куда ни шло, прозвучал упрек и в более серьезном грехе — невероятном презрении, которое ощущает Никар с тех пор, как Юго объявил о своем уходе, — без всякого объяснения. Он больше не может работать в такой обстановке. Он хочет уйти.