Эксперимент может показаться чудачеством и глупостью, однако параллели между пьянством у человека и у животных, отражение «голого» в «шерстистом», способствовали величайшему прорыву в викторианской биологии. Чарльз Дарвин находил пьяную обезьяну забавной. Этого у нее не отнять. Но смех смехом, а он тоже придавал серьезное значение обезьяньему пьянству. Вот, например, заинтриговавший ученого способ поимки павиана:

Коль скоро человек и обезьяна пьянеют схожим образом, они наверняка состоят в родстве, рассудил Дарвин. Это был не единственный его довод, однако он тоже лег в основу теории, согласно которой принадлежность папе римскому примата над остальными епископами не отменяет принадлежности самого папы к приматам.

К тому же Дарвин предвосхитил одну гораздо более позднюю версию доказательства того, что человек произошел от животных.

Гипотеза «пьяной обезьяны»

Склонность к употреблению спиртного заложена в человеке природой. И мы в этом деле несказанные мастера. Здесь нам нет равных среди млекопитающих — ну, кроме разве что малайской тупайи. Никогда не пытайтесь перепить малайскую тупайю — а если и ввяжетесь в состязание, не ведитесь на уговоры сделать поправку на массу тела. Тупайя может спокойно оприходовать девять стаканов вина — и ей хоть бы что. В ходе эволюции у нее выработалась способность питаться забродившим пальмовым нектаром: миллионы лет естественный отбор выявлял среди тупай лучших потребителей спиртного, и теперь любая тупайя может претендовать на чемпионство.

Но и мы такие же. Мы тоже эволюционировали в области пития. Десять миллионов лет назад наши предки слезли с деревьев. Зачем — вопрос открытый, вполне возможно, что их влекли чудесные перезрелые плоды, усыпа́вшие лесную подстилку. В таких плодах больше сахара и спирта. Соответственно, у нас развивалось чутье на спирт — способность улавливать его запах на расстоянии. Где спирт, там и сахар, усваивали мы.

С этой способностью связан так называемый «эффект аперитива»: вкус или запах алкоголя пробуждают желание поесть. И это, если задуматься, довольно странно. Алкоголь и так достаточно калориен, почему же его потребление провоцирует нас «продолжить банкет»?

Считается, что стаканчик джин-тоника стимулирует пищеварение, но это не так. Алкоголь можно ввести внутривенно, эффект будет тот же. И срывы диет после приема горячительного тоже происходят не от слабоволия. Алкоголь воздействует на определенный нейрон головного мозга[3], вызывающий жуткое чувство голода, — этот же нейрон срабатывает, когда мы и в самом деле зверски хотим есть. Для нашего далекого предка, жившего десять миллионов лет назад, все складывалось правильно и логично. Вот вы копошитесь в лесной подстилке, с ностальгическим вздохом вспоминая о жизни в кронах, и вдруг чуете ласкающий ноздри аромат перезрелого плода. Вы идете на запах — и вот она, огромная прекрасная дыня или еще какое-нибудь чудо. Осилить ее в один присест трудновато, но отступать не следует. Все эти калории можно запасти в виде жира и сжечь позже. Таким образом у вас формируется обратная связь: с каждым проглоченным куском в организм поступает доза алкоголя, который воздействует на мозг и усиливает чувство голода, вы откусываете еще и только разжигаете аппетит, а в результате 500 000 поколений спустя ваш потомок, который заплетающейся походкой тащится домой из бара, готов продать душу за шаурму.

Но вернемся обратно — на десять миллионов лет назад. Алкоголь привел нас к пище, алкоголь пробудил у нас желание ее доесть, но теперь организм должен этот алкоголь переработать, иначе мы сами пойдем кому-нибудь на корм. С доисторическим хищником и на трезвую-то голову биться трудновато, а уж когда тебя штормит и качает, замахиваться на саблезубого тигра и вовсе гиблое дело.

Коль скоро ко вкусу алкоголя мы привыкли, пора переходить к следующему эволюционному этапу — вырабатывать механизм расщепления. Как раз десять миллионов лет назад мы пережили некую генную мутацию, позволившую нам справляться с этанолом не хуже малайской тупайи. Связана эта мутация с производством определенного фермента[4]. Человек (или его предок) получил неожиданную возможность перепить всех остальных высших приматов. У современного Homo sapiens за переработку алкоголя в энергию отвечают 10 % ферментов печени.

Однако в этой эволюционной цепочке было еще одно звено, самое важное для нас, — манера употребления алкоголя. Человек пьет в компании. Мы разливаем на всех. Размякнув, мы признаемся в любви каждому встречному, клянемся в дружбе и гоним сентиментальную пургу. Самое интересное в гипотезе «пьяной обезьяны», что все это запрограммировано эволюцией. Нам нравится алкоголь, поскольку он — наша награда за поглощение тонны калорий. Мы делимся им с близкими, поскольку, с точки зрения высших приматов, рационально кормить семью и стаю. Мы пьем сообща, поскольку так проще обороняться от хищников. Один пьяный — добыча, толпа из двадцати пьяных — это даже для обезумевшего от голода саблезубого тигра повод подумать дважды.

Последнее утверждение — самое умозрительное во всей теории, но вроде бы вполне правдоподобное. Мы, люди, умеем пить как никто, и гипотеза «пьяной обезьяны» объясняет почему. Однако далеко не каждый биолог готов под ней подписаться. А ведь есть еще и те, кто считает теорию эволюции бредом, поскольку мир создан неким всеблагим творцом. Креационисты и дарвинисты готовы перегрызть друг другу глотки, но при всей непримиримости у них есть точка соприкосновения. Как известно, Бенджамин Франклин, отец-основатель Соединенных Штатов, назвал вино «доказательством того, что Господь любит нас и хочет, чтобы мы были счастливы». Однако в том же письме он сделал важное замечание по поводу человеческой анатомии: