Совсем ли иные — вот в чем вопрос…

Стоит задуматься и над определением аполитичности, провозглашенным «Серапионовыми братьями». Они не участвовали в политических диспутах, но в дискуссиях литературных, которые устраивались ими или иными объединениями довольно часто, современная политика не могла исключаться априори — ведь она составляла существенную часть повседневной жизни, и у каждого из «серапионов» была своя позиция. Некоторые из них (в том числе и Каверин) так никогда и не вступили в ряды правящей партии. А Константин Федин вышел из партии еще в 1921 году.

Наследие юности не умерло в Каверине. Доказательством тому является повесть, объединившая в себе цикл сказок «Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году», составленная, подобно гофманскому циклу «Серапионовы братья», из своеобразных новелл, в которых советские реалии иронично, изобретательно и тонко сочетаются с элементами фантастики, волшебства, ворожбы.

Первая сказка — «Песочные часы» была опубликована в 1941 году, следующие публиковались в 1960–1970-х, а «Сильвант» в 1980-м. Все вместе как единая повесть они были впервые напечатаны в собрании сочинений (1981) — и тогда стала очевидной, прозрачной не только близость Вениамина Каверина к юношеским идеалам с призывом Гофмана об основании небесной лестницы, ведущей в горние сферы, «дабы вслед за нами мог взойти каждый», но и его умение «выглянуть в окно» и в происходящей на улице «суетне» распознать фантастические очертания будущего.

Которого, может быть, и не случится…

Когда началась Великая Отечественная война, стало не до аполитичности — для всех в одинаковой мере главным делом теперь была защита родины. Вениамин Каверин поступил на службу — военным корреспондентом, много ездил, встречался с самыми разными людьми (командующему Северным флотом вице-адмиралу Арсению Головко посвящены ярчайшие страницы его мемуаров, как, впрочем, и простым матросам и морским офицерам). Эти поездки и встречи помогли писателю в завершении романа «Два капитана», но лишь в 1962 году была написана пронзительная повесть «Семь пар нечистых», в которой человеческие характеры и сама жизнь накануне и в начале войны приобретают черты той самой «текучести», что являлась главной для Ф. М. Достоевского. И в этой повести, наполненной реальностью со всеми ее предвоенными и военными тяготами, слышны отголоски давних мотивов мистических, надбытовых коллизий…

Фронтовые корреспонденции Вениамина Каверина научили его, всегда стремившегося к ученичеству и творческому самосовершенствованию, пристальнее всматриваться в заоконную жизнь, различая в ее «суетне» те мелочи, из которых постепенно и рельефно складывается значимое.

А в послевоенной действительности позиции бывших «серапионов» определились достаточно жестко.

Вениамин Александрович Каверин был одним из немногих крупных писателей, кто категорически отказался участвовать в травле Бориса Пастернака, которая поднялась после опубликования на Западе его романа «Доктор Живаго» и присуждения писателю Нобелевской премии. И после знаменитого постановления «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» Каверин, живший тогда еще в Ленинграде, почти демонстративно заходил за опальным Михаилом Зощенко, чтобы вместе с ним прогуляться по улицам и паркам, в то время как многие собратья по перу, завидев Михаила Михайловича, переходили на другую сторону.

Он был в числе тех, кто подписал коллективное письмо в защиту Ю. М. Даниэля и А. Д. Синявского; доклад «Насущные вопросы литературы», который Каверин подготовил для IV съезда Союза писателей СССР, ему запретили произносить.

А в 1968 году в письме Константину Федину, бывшему в ту пору секретарем Союза писателей СССР, Вениамин Александрович объявил о своем разрыве с ним за то, что тот не допустил к публикации «Раковый корпус» А. И. Солженицына. И письмо это мгновенно стало достоянием общественности. Так завершились отношения с едва ли не последним из оставшихся к тому времени «братьев»…

Часто поводом для написания книги или статьи о ком-то или о чем-то служит некая «круглая» дата со дня события, рождения или смерти. С Вениамином Александровичем Кавериным у меня случилось иначе — просто в один прекрасный день рука сама потянулась к книжной полке, на которой стоят его собрание сочинений, отдельные издания. Собирала и зачитывалась ими моя мама, стремясь и меня пристрастить к удивительной магии этого писателя.

Тогда это не получилось, я читала произведения Каверина, отдавала должное увлекательным сюжетам и прекрасному языку, однако полностью захвачена им не была. Вероятно, пришел тот самый день и час, когда возникла неосознанная необходимость что-то понять — в литературе, в ее истории, причудливо перекликающейся с нынешней, и в собственной жизни. Может быть, потому что великого вокруг стало слишком много, а настоящего, рассчитанного на работу мысли и чувства, слишком мало? — не знаю, но что-то неведомое потянуло именно к этим книгам.

Оторваться оказалось невозможно — том за томом, с карандашом в руках, я углубилась в совершенно другой мир: тот, в котором культура неотделима от реальной жизни, в котором без назиданий и акцентов выстраивается шкала нравственных ценностей, однажды и навсегда, в котором живет и дышит удивительной, забытой красоты великий и могучий русский язык, а занимательность сюжета не затеняет психологической отточенности характеров…

Из далеких 20-х годов XX века протянулась ниточка в стоящие на пороге 20-е годы следующего века, и она оказалась слишком прочной, чтобы ее можно было оборвать, — надо просто попытаться распутать узелки, которые затянуло на ней время, потому что без тщательного этого распутывания дальнейший путь культуры окажется слишком прямолинейным и простым. И во многом — лживым.

А что касается рассуждений о великом как понятии, которым столь часто оперируют нынче все кому не лень, — теперь, когда великим объявляется почти всё, что создается литературой, театром, кинематографом, гораздо более значимым становится понятие Настоящего.

Того самого, которое добывается алхимиками из металлов и превращается в золото.

И золото прозы и мемуаров Вениамина Каверина с течением времени не тускнеет, а лишь ярче горит, потому что оно и есть — Настоящее.

Настоящая фамилия писателя была Зильбер. Он родился 6 (19) апреля 1902 года в семье капельмейстера 96-го пехотного Омского полка Абеля Абрамовича Зильбера и его жены, владелицы музыкальных магазинов Анны Григорьевны Дессон. О родителях, их характерах, привычках, о самой их роли в воспитании детей в мемуарной книге Вениамина Александровича Каверина рассказано достаточно много, чтобы представить себе атмосферу дома, в которой росли будущий писатель, его братья и сестры.

В семье было шестеро детей, и каждый из них так или иначе оставил свой след в истории: о сестре Елене Каверин писал в «Освещенных окнах»: «…Семейное честолюбие было воплощено в… Лене, с четырнадцати лет учившейся в Петербургской консерватории по классу известного Зейферта. Она играла на виолончели, у нее был „бархатный тон“, считалось, что она окончит с серебряной медалью. Золотую должна была получить какая-то хромая, которая играла хуже сестры, но зато ей покровительствовал сам граф Шереметев. На последнем курсе, перед выпускными экзаменами, сестра переиграла руку. Музыканты знают эту болезнь. Рука стала худеть, пришлось отправить сестру в Германию, дорогое лечение не помогло, влезли в долги, и упадок семьи начался, мне кажется, именно в эту пору».