Именно эту часть и пытались поначалу найти члены литературного объединения в своих произведениях, но удавалось это с большим трудом, что в какой-то мере не могло не породить внутренних разногласий.

А в новелле «Угловое окно», написанной Гофманом незадолго до смерти, герой, неизлечимо больной сочинитель, говорит своему кузену: «…вот это окно — утешение для меня: здесь мне снова явилась жизнь во всей своей простоте, и я чувствую, как мне близка ее никогда не прекращающаяся суетня. Подойди, брат, выгляни в окно!»

Вот эта необходимость (тоже Гофманом завещанная) выглянуть в окно, через стекло которого каждый увидел свое и по-своему, и стала камнем преткновения, как представляется из дня сегодняшнего, явилась причиной распада литературного объединения, не соединенного, в сущности, ничем, кроме дружбы.

У большинства «серапионов» были прозвища. Совсем молодого тогда Вениамина Александровича Каверина называли «Братом Алхимиком». Не могу отделаться от ощущения, что он был самым убежденным «Серапионовым братом», до самого конца своей долгой жизни придерживавшимся эстетических и этических принципов творческого и человеческого существования.

О своих былых собратьях Вениамин Каверин написал в последней книге, названной им «Эпилог», содержанием которой стало всё то, о чем он вынужден был умалчивать на протяжении десятилетий. Вот это горькое признание: «Уже еле волочат ноги еще оставшиеся в живых семидесяти- и восьмидесятилетние „серапионы“, уже давным-давно они не братья, а враги или равнодушные знакомцы, а в редакциях и облитах всё еще притворяются, что нет и не было никогда ни Лунца, ни идеологически-порочной литературной группы.

Мертвые и живые, они отреклись от своей молодости, как Всеволод Иванов, который заявил на Первом съезде писателей, что „мы — за большевистскую тенденциозность в литературе“.

Когда в шестидесятых годах я стремился напечатать статью „Белые пятна“, где попытался выступить в защиту бывших „братьев“, А. Дементьев принес в редакцию и показал мне десять, а то и пятнадцать отречений, в которых все „серапионы“ (кроме Зощенко и меня) порочили свою вольнолюбивую юность».

Том за томом проживая (иначе не скажешь!) произведения Каверина сегодня, особенно отчетливо видится, как на примере одной литературной судьбы выстраивался путь от традиционного приветствия «Серапионовых братьев»: «Здравствуй, брат, писать очень трудно…» (так называется одна из замечательных книг писателя, повествующая о 1920-х годах, среди которых необходимо помянуть еще «Собеседника», «В старом доме» и трилогию «Освещенные окна») до своеобразного завещания Гофмана: «Подойди, брат, выгляни в окно!»

Я часто думала: почему в «Серапионовом братстве» у Вениамина Каверина было такое странное прозвище? Толковый словарь Вл. Даля дает определение: «Алхимия — применение химии к суеверному исканию философского камня, всеобщего целебного снадобья и тайны обращения металлов в золото. Алхимик — кто занимается ею как делом».

Именно в этом, в каком-то смысле устаревшем определении и надо искать ответ. Насколько «суеверным» являлся их, «серапионов», поиск «всеобщего целебного снадобья», показало время, а вот что касается «тайны обращения металлов в золото» — это и было их опытом, их путем в большую литературу, до сей поры исчерпывающе не исследованную, потому что из дня сегодняшнего особенно отчетливо видно, что 1920-е годы в нашей литературе и культуре, действительно «казавшиеся обыкновенными», были «удивительными по своей наполненности, оригинальности и предсказывающей силе».

И, на мой взгляд, в самой серьезной степени это относится именно к Брату Алхимику, Вениамину Александровичу Каверину, соединившему в себе дарования и знания историка литературы, писателя и мемуариста. А еще оригинального сказочника. А еще человека, серьезно интересующегося микробиологией и вирусологией.

В каком-то смысле именно он на протяжении всей жизни учился искусству алхимии…

«Серапионовым братьям» будет посвящена вторая глава этой книги, и неизбежно в ней окажутся повторы сказанного выше, потому что там наши рассуждения углубятся — от Гофмана и его творчества путь проляжет к литературному объединению 1920-х годов в реальности послереволюционной действительности Петрограда и всей России, и подробнее будут рассмотрены роль Максима Горького в поисках молодых писателей и сами их поиски. Здесь же история «Серапионовых братьев» описана по необходимости коротко.

Вениамин Каверин начинал с рассказов на фантастические сюжеты. В Петрограде он учился одновременно на филологическом факультете университета и в Институте живых восточных языков (отделение арабистики). Потом защитил диссертацию на далекую, казалось бы, от Востока тему, хотя герой его работы был одним из основоположников русского востоковедения, но вошел в историю как известный журналист, — «Барон Брамбеус. История Осипа Сенковского». Историей литературы Каверин увлекся во многом под влиянием Юрия Тынянова — старшего друга, одноклассника брата, впоследствии своего педагога и наставника. И — одновременно — родственника, поскольку Тынянов был женат на старшей сестре будущего писателя, Елене Александровне Зильбер. Псевдоним «Каверин» был выбран в память о гусаре Петре Каверине, приятеле молодого Пушкина, запечатленном в первой главе «Евгения Онегина».

Аполитичность как основа жизни и творчества всё больше подвергалась если не откровенному сомнению, то, по крайней мере, испытаниям, с которыми неизбежно должен был встретиться тот, кто решился «выглянуть в окно». А в окно было видно многое: и те противоречия и жестокость утвердившейся власти, о которых писать и говорить было небезопасно. И полное непонимание (и нежелание понимать) литературных критиков, мотивированных исключительно на воспевание социалистических благ и считавших недопустимыми попытки не то что сомневаться, а даже размышлять на эту тему. И реальные научные открытия в разных областях знаний, натыкавшиеся на препоны карьеристов.

В романах «Исполнение желаний» (1934–1936), «Открытая книга» (1949–1956), «Двойной портрет» (1963–1964), «Двухчасовая прогулка» (1978) повествуется об ученых, об их открытиях, о неудачах, о стремлении усовершенствовать и расширить человеческое знание. Вольно или невольно политика вмешивается в их жизнь — на уровне доносов, изобретательно конструируемых помех в работе. Далеко не всегда и не всё им удается преодолеть, личное и общественно значимое перемешиваются порой в каверинском повествовании словно в тигле алхимика, который неустанно добывает золото из металла, — и тогда является чудо многогранно, объемно воплощенной жизни (несмотря на те объективные обстоятельства, что заставляли о многом умалчивать), которую одинаково нескучно познавать в описании работы микробиолога Татьяны Власенковой и ее любви («Открытая книга») или трагедии молодого ученого, покончившего жизнь самоубийством («Двойной портрет»).

Увлекательность сюжета всегда была очень важна для Брата Алхимика. Потому и мемуары Вениамина Каверина читаются как захватывающий роман, оторваться от которого невозможно. Всего в нескольких фразах этот удивительный историк литературы и писатель умел дать исчерпывающую характеристику своим современникам, о чем свидетельствует и уже упомянутая последняя книга писателя «Эпилог», где собраны все события, мысли, характеристики, о которых он вынужден был умалчивать или не имел возможности обнародовать написанное. В Приложении к «Эпилогу» публикуются документы — их и сегодня читаешь с гневом и отвращением, несмотря на прошедшие десятилетия и наступившие совсем иные времена.