Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну что, Павел Дмитриевич, попробуй!
Сам император доверился ему. Каково! Если сделать неверный шаг, можно раз и навсегда загубить карьеру. С другой стороны, победа сулит настоящий взлет, такой, что дух захватывает; под самые облака и даже выше.
При этом нельзя недооценивать Бенкендорфа. Спокойный сон государя-императора этот ловкий и осторожный во всех решительно отношениях господин ставит много выше интересов справедливости и даже репутации отечества. Потому скорее сбреет начисто свои знаменитые бакенбарды, нежели допустит огласку злоупотреблений русским дворянином властью над челядью. От одной только мысли о методах охранки волосы на голове встают дыбом!
Третье отделение – мощнейший полицейский механизм в Европе. Притом приспособленный не только для охранения правопорядка, но и не чурающийся грязной, а порой и откровенно преступной, работы. Скажем, даст с утра Александр Христофорович некие распоряжения относительно самодура-помещика и уже за ужином сможет небрежно обронить в беседе с Николаем-де нет и не было никогда никакого князя Арсентьева, а Киселев ваш – изрядный выдумщик и тщеславный мечтатель, если не хуже.
А если и мечтатель, что в этом плохого? Разве не здорово было бы поставить единственным судебным процессом Россию на одну полку с Европой? Еще как здорово! Триумф справедливости и равенство всех перед законом – вот истинный венец социальной политики государства. И пусть идут к черту все, кто смеет утверждать, будто эта мысль опережает свое время, по меньшей мере, лет на сто!
С такими вот мрачными думами Павел Дмитриевич явился домой, с ними встретил праздничную минуту, с ними же и удалился, черней тучи, в опочивальню.
Он пробудился ранним утром от глубокого чувства тревоги, но уже в совсем ином ключе. В комнате находился кто-то посторонний. Инстинктивно нащупав под подушкой рукоять пистолета, с некоторых пор появилась у графа привычка брать с собой в спальню заряженное оружие, Павел Дмитриевич открыл глаза.
– Господин Киселев, – тронули его за рукав ночной рубахи чьи-то настойчивые пальцы, – прошу извинить меня за вторжение, но дело не терпит отлагательств! Срочная депеша.
Чиновник молча приподнялся на локте и, похлопав ресницами, вгляделся в лицо разбудившего его человека.
– А, это вы? Что случилось? Кто вас впустил?
– Ваша… сожительница. Она здесь, за дверью, Джаелл! Бога ради, время не ждет, граф! Проснитесь же, наконец! Джаелл!
Немедленно скрипнула дверь. Девушка приблизилась к министру вплотную, заглянула ему в лицо и дрожащим от сдерживаемых слез голосом произнесла:
– Поль, мы танцевали с ним всего только третьего дня, помните? Бедный, бедный дедушка…
Киселев нахмурился, силясь разобраться в происходящем.
– Известно ли вам, что барон Коршаков сегодня ночью покончил с собой? – глаза раннего посетителя лихорадочно блестели, но не от слез, как у чувствительной Джаелл, а от едва скрываемого азарта.
Киселев отнял руку от кавалерийского пистоля и энергично потер лицо, как бы сгоняя остатки сна.
– Как?
– Найден повесившимся в собственном кабинете. На шнурке от фрамуги, где шторы.
– Это не самоубийство, – проговорил граф с видимым удовлетворением и даже с некоторой уверенностью.
– Вне всяких сомнений.
Павел Дмитриевич испытал абсурдное облегчение. Значит, после разговора с ним Бенкендорф поспешил заткнуть дыру, через которую произошла утечка информации. Столь решительные и грубые действия могли означать только одно – Арсентьев действительно представляет для третьего отделения большой интерес. Александр Христофорович оценил потенциал задуманного судебного процесса.
Граф троекратно перекрестился и невпопад заметил:
– Всякого ожидал, но что бы так… Лихо. Экого паука уморил, родственник.
– Перестань ради Всевышнего, Поль! – возмутилась вдруг девушка. – Ни в какие ворота!
– Ну, не бранись, лапушка! Сказано, не человек – кремень. Первый сорт.
Павел Дмитриевич с хитрецой поглядел на своего ночного визитера.
– Кого бы мне послать к князю?
– А мне уж, ваше высокопревосходительство, грешным делом, помнилось, что вы о том и не заговорите. Стало быть, едем к Арсентьеву?
Глава вторая
Ах, знали бы вы, какие чудесные яблоки нарождаются в здешних местах этой порой! Ах, какие стоят золотые погоды! Палящие жары, еще две недели тому назад нещадно иссушавшие многочисленные речушки и озерца, обильно затянутые камышом, обыкновенно к этому времени прекращаются. Сменив гнев на милость, летний зной уступает место теплому бархату ранней осени. Стройные могучие леса в причудливом хороводе пушистых елок, сосен да красавиц берез еще величественно переливаются в солнечных лучах густой темной зеленью. И лишь кое-где уже искрится в ветвях веселая желтизна и яркий игривый багрянец. Еще слышится нестройное пение пичуг и гудение деловитых пчел над пашнями и лугами, раскинувшимися по обе стороны ухабистого столбового тракта. Темной извилистой лентой вьется он от станции до станции, петляя средь лесов и полей, и завершает свой бег у городской заставы.
Дорогой этой, мерно поскрипывая колесными спицами и потешно качая рессорой на частых кочках, поросших высокой и уже изрядно бледнеющей крапивой, катила легкая карета, запряженная двумя низкорослыми лошадьми. Черногривой гнедой да светло-рыжей игреневой. Несмотря на свой невеликий рост, лошадки резво трусили по основательно наезженной колее и производили впечатление чрезвычайной выносливости. Карета была сплошь покрыта въедливой дорожной пылью и, казалось, вот-вот развалится.
На стареньком, скрипучем, но весьма еще уютном сидении расположился русоволосый молодой человек, с живым любопытством изучающий дорожные пейзажи. Правильные черты лица, большие зеленые глаза и добродушная улыбка – располагали к себе каждого, кому доводилось хоть на кратчайший срок свести с ним знакомство. На глаз молодому человеку можно было бы дать приблизительно лет двадцать пять или даже немногим более. Одет он был в строгом соответствии с модой современных россиян. Длинные светлой шерсти панталоны в клетку, пюсовый фрак и зеленый бархатный жилет. На шее изящным черным цветком красовался платок, концы которого прятались под жилет, а рядом, на сидении, покоился снятый за ненадобностью черный же цилиндр при шелковой ленте. Трости молодой человек не имел вовсе, компенсируя себе ее отсутствие наличием продолговатого атласного свертка, который ни на минуту не выпускал из рук, нетерпеливо поигрывая натуго перетянутым шнурком.
Нетерпение молодого человека, ненавязчиво сквозившее в беспокойном движении пальцев, самым что ни на есть простительным образом, объяснялось длительностью путешествия. Он выехал из Петербурга примерно месяц тому назад, аккурат на Петров день, и с тех пор, по собственному его выражению, наблюдал жизнь как бы со стороны.
Дорожные будни пронеслись перед глазами яркими мозаичными картинками, будто в калейдоскопе, новомодном изобретении господина Брюстера. Леса и поля, озера и реки, почтовые станции, вечно нетрезвые смотрители, постоялые дворы с покосившимися крышами и грязные трактиры,
