Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы выбрали уединенный столик. За прошлые свидания я привыкла к тому, как каждый из нас по очереди вел монолог, выставляя себя на передний план. Большинство мужчин, с которыми я встречалась, вели себя громко, надменно и были готовы высказаться по любому вопросу, но в то время я великодушно списывала это на уверенность в себе. Язык у тех парней был хорошо подвешен, но слушатели из них были так себе. Думаю, как и из меня.
Спустя всего несколько минут в компании Калеба я с удивлением поняла, как это чудесно и какая редкость, когда тебя слушают, на тебя смотрят, задают вопросы; это было щедрое и вдумчивое, а не пристальное и нервирующее внимание.
– Наоми, прошу тебя, открой мне великую тайну, – с притворной серьезностью сказал он, когда я допила первую пинту пива: с начала встречи прошло около получаса. – Что за цитата у тебя вытатуирована? Можно посмотреть?
Рассмеявшись, я потянула рубашку вниз, обнажив мелкий курсив на плече сзади ближе к шее: стены раздвинулись до самого горизонта.
– Вероятно, ты ожидал что-то более изысканное, но в детстве «Там, где живут чудовища»[7] была одной из моих любимых книг. Родители читали ее мне практически каждый вечер.
– О, это мило. Настоящая дань чтению как таковому. Так выпьем же, – он поднял бокал, – за наше воображение.
Я просияла, обрадованная его словами, и мы чокнулись.
– Честно говоря, я немного волновалась, так что моя лучшая подруга, Даниэль, заставила меня написать список «за» и «против». Думаю, она беспокоилась, что я запечатлею на заднице предмет своего обожания. – (Это была одна из самых неуклюжих и вымученных шуток на собственный счет). – Но, если список «за» ей понравится, она обещала, что лично поедет со мной в салон.
Даниэль сидела рядом, когда я сжимала ее ладонь, ругаясь и считая от десяти до ста снова и снова, пока все не закончилось. В тот день я планировала почувствовать умеренную боль. (В первый раз, когда мое тело изменили, я была подростком под анестезией, и у меня кое-что отобрали; во второй раз мне хотелось ощутить это – шрам, который я выбрала сама, украшение, заметное и выражающее меня, шрам, который означал наличие, не отсутствие).
– Похоже, Даниэль – хорошая подруга, – заметил Калеб, невесомо очерчивая контуры татуировки, и я поежилась, мгновенно утратив дар речи.
Приятный ритм валлийского акцента и его улыбка – открытая и яркая, точно кусок свежего хлеба, – и вот я отказалась от всех своих заготовленных историй и глупых вопросов, став сама собой.
– Я постоянно обо всем тревожусь, – к собственному ужасу, выпалила я спустя два часа и три бокала пива.
Чудесным образом лицо Калеба не изменилось.
– Я боюсь стать ходячим клише, потому что говорю о писательском мастерстве чаще, чем пишу, – пробормотала я, не в силах сдержаться. – Так было не всегда, раньше я все время писала. Мы с моим братом Ноа еще в детстве поняли, к чему у нас лежит душа, и это редкость, так что я думала, что к этому возрасту достигну большего. Ноа сыграл уже в трех мюзиклах на Бродвее, а ему всего девятнадцать! Это просто невероятно.
Я часто говорю о Ноа, потому что у него интересная жизнь, и люди могут решить, что это относится и ко мне. Все хотят быть знаменитыми – или хотя бы знакомыми знаменитостей, – так что я ждала, что Калеб задаст несколько вопросов о карьере Ноа, но он этого не сделал: лишь выжидающе округлил глаза, побуждая меня говорить дальше.
– Конечно, мы куда чаще слышим о детях-актерах, чем о юных писателях, – добавила я, – но я все равно почти все время ощущаю ужасное давление.
– Не волнуйся! – рассмеялся Калеб. – Мы всё еще молоды. Спешить некуда. Тебе повезло, что ты знаешь, чего хочешь.
Мне тут же захотелось протянуть руку через стол и сжать его теплые пальцы, но я сдержалась. Почему я так быстро открылась? Обычно на первых свиданиях я вела себя весело и непринужденно.
Глаза Калеба, мягкие и ищущие, и его улыбка, свежая и здоровая, будто хлеб, придали мне сил.
– Ну, хватит, я хочу узнать больше о тебе. Прости, что вывалила все на тебя…
– Не надо извинений, – сказал он сочувствующим тоном и игриво вздернул бровь. – Что ты хочешь узнать?
Все, чуть было не выпалила я.
– Какого рода катастрофы ты предотвращаешь? – спросила я вместо этого.
– Ох, предотвратить их невозможно. Я моделирую уравнения, чтобы оценить потенциальный ущерб.
– Звучит как метафора, – заметила я.
Его смех согревал душу; напряжение покинуло тело. Он начал рассказывать, что общежитие университета Сент-Эндрюс похоже на замок и что по четвергам студенты посещают официальные ужины в большом зале в черных мантиях. От них требуется стоять, пока члены администрации и факультета шествуют по центральному проходу. Студенты не могут сесть за стол, пока вся процессия не займет свои места. Я представила, как внушительно Калеб выглядел в своей мантии.
В тот вечер мы посидели в трех барах: наш импровизированный кутеж. На улице было тепло – пожалуй, даже слишком для мая. Повсюду летала пыльца. Калеб дважды чихнул, и я дважды сказала «будь здоров».
– Я очень признателен, – сказал он, собираясь чихнуть в третий раз, – но ты можешь не повторять это снова.
Пока мы перемещались между барами, я периодически оглядывалась, проверяя, идет ли он рядом, не веря своим глазам.
В последнем заведении – это был темный подвал – все места у стойки были заняты, так что мы устроились у позабытого бильярдного стола.
– Ну, что же, Наоми, мой следующий вопрос едва ли вызовет удивление. Где мне прочесть то, что ты написала?
Я ждала этого вопроса.
Позднее этой ночью – после того, как Калеб прижал меня к стене здания ради эпичного первого поцелуя, неожиданно страстного и яркого для такого с виду спокойного и собранного человека, – я отправила ему ссылку на рассказ, опубликованный годом ранее. Отчасти автобиографичный, он повествовал о двадцатисемилетнем джазовом барабанщике, с которым я познакомилась в шестнадцать лет. Я описала наши отношения и их конец так, как если бы они имели значение для обоих, и тем самым закрыла эту главу для себя. Я гордилась рассказом и тем, что популярный литературный онлайн-журнал опубликовал его, а также тем, что получила за него
