предстала страшная картина. Рядом со своей кроватью стояла Лёля, бледная, с широко раскрытыми тазами, с застывшим в них ужасом. Она смотрела куда-то вниз, себе под ноги, и мелко дрожала.

— Что с тобой, Лёля? — подскочила к ней Лютик.

Но Лёля не отвечала, её как будто схватило параличом. Она вдруг сделала движение губами, словно хотела набрать в рот воздуха, и рухнула на пол без чувств.

— Ах, боже! — вскликнуло сразу несколько голосов.

Лютик бросилась к Лёле, склонилась над ней и увидела под кроватью, в углу между стеной и тумбочкой, дико взиравшего оттуда взъерошенного голубя. В голове у неё мелькнула догадка.

— Позовите скорей Пинчера! — крикнула она девочкам и поискала глазами Анюту.

Та сидела на кровати и, поёживаясь, равнодушно наблюдала за суматохой в дортуаре. «Это, наверное, она, — подумала Лютик. — Никто, кроме нас с ней, не знал о тайне Лёли».

Девочки начали ловить голубя, который с перепугу носился как ошалелый под кроватями, взлетал и бился об стены. Наконец Рита Ахмаева набросила на него одеяло. Тотчас было открыто окно, и несчастная птица обрела свободу.

Вскоре прибежала Пинчер. Лёлю удалось привести в чувство, но она была так плоха, что её пришлось отправить в лазарет.

На другой день утром, в умывальне, Лютик подошла к Анюте.

— Это ты? — спросила она подругу, заглянув ей в лицо.

— Что?

— Подсунула в постель Лёли голубя.

Анюта утвердительно кивнула головой.

— Как же ты могла? Ты же знаешь, что у неё колумбофобия![6]

— Ах, оставь, пожалуйста… Я и не догадывалась, что это так серьёзно. Я думала, она преувеличивает. И потом… — подбирала слова Анюта, выдавливая из тубы пасту на зубную щётку. — Я хотела её немного проучить…

Лёля вернулась из лазарета только через день. Пинчер попыталась довести начатое было расследование до победного конца, но натолкнулась на упорное молчание институток и потерпела поражение.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

1

— Ваш дядя, князь, был славным человеком, тихим, незаметным… Врагов у него не было, да и друзей было не много. Я, собственно, и был его единственным приятелем, — говорил полковник, снимая с седеющей головы форменную фуражку.

Навроцкий ничего не отвечал. Из пришедшей на похороны немногочисленной публики он не знал никого, кроме полковника Тайцева, вызвавшего его из Петербурга телеграммой. Дядю, многие годы прослужившего в Гельсингфорсе, он не видел с детства, и теперь его не оставляло ощущение странности и даже неуместности своего присутствия здесь. Он никак не мог проникнуться сообразным с моментом чувством сожаления и скорби и поэтому ежеминутно делал над собой усилие, чтобы не выдать своего безразличия к происходящему. Этой внутренней борьбы ему не удалось, однако, скрыть от полковника, который, пристально всматриваясь в князя, угадывал причины его видимой чёрствости. В конце концов полковник заключил, что князь ещё молод и, верно, чем-то крепко озабочен, что холодность его не выражает всей его натуры и что можно ему это простить.

После того как были произнесены речи гарнизонного начальства и по крышке гроба, опущенного в свежевырытую могильную яму, сначала гулко, а затем всё глуше застучали комья земли, Навроцкий отошёл в сторону, вынул из изящной, украшенной монограммой сигарочницы тонкую сигарку, приложил её по привычке к кончику носа, втянул ноздрями сладковатый аромат и, не замечая последовавшего за ним полковника, неторопливо и раздумчиво закурил.

— Была тут у него одна дамочка, финка, — сказал полковник, — очень приятная, надо сказать, особа, заботливая. Вроде как вдова. Муж её без вести в японскую войну пропал. Порхали они с вашим дядей, как два влюблённых голубка. Собрался он уж было жениться на ней, домик купил в Борго, да заболела она скоротечной чахоткой и в прошлом году, перед самой пасхой, скончалась. Жалко было смотреть на вашего дядю: осунулся, постарел, начал пить… А ведь раньше пьяницей никогда не был. А тут — что ни день… Словом сказать, сам себя в могилу и загнал.

Полковник взглянул на князя и, заметив его отрешённый, скользящий над могилами взор, кашлянул два раза в кулак.

Навроцкий затушил едва начатую сигарку, бросил её в урну.

— Хорошее это кладбище, светлое, сухое, — сказал он, оглядевшись кругом. — Хорошо будет дяде здесь покоиться.

Полковник согласно кивнул головой, но тут же, вздохнув, возразил:

— Хорошо-то оно хорошо, да жить всё-таки лучше.

— Вы так считаете? — мрачно усмехнулся Навроцкий.

— А вы неужто… — не смог найти подходящих слов полковник и лишь вопросительно посмотрел на князя.

Навроцкий ничего не ответил: у него не было желания исповедоваться.

— Ну что ж, Алексей Петрович… — сказал он минуту спустя. — Спасибо за то, что известили.

— Пётр Алексеевич, — поправил его полковник.

— Простите, Пётр Алексеевич. Рад был познакомиться. Будете в Питере — навещайте!

У ворот кладбища Навроцкий подозвал извозчика и, попрощавшись с полковником, велел отвезти его на вокзал.

— Эх, молодёжь… — покачал головой полковник, грустно гладя на удалявшийся экипаж, и вдруг, вспомнив о чём-то, закричал: — Постойте, Феликс Николаевич, а как же домик? Что с домиком-то делать?

Навроцкий приказал извозчику остановиться.

— Какой домик? — спросил он, обернувшись.

— Ну как же? Домик-то, который вам дядя завещал… Я же вам писал… В Борго…

— Продайте, — равнодушно бросил Навроцкий. — А деньги пришлите… и возьмите себе, сколько нужно. Поехали! — крикнул он извозчику.

Экипаж тронулся, но полковник не унимался:

— Да как же продать-то? Нужна доверительная бумага. Да домик-то хороший. Вы бы хоть взглянули на него.

Экипаж остановился.

— В Борго, говорите? Сколько туда езды?

— Да часа три — три с половиной. По шоссе до Борго, а затем ещё версты четыре вдоль берега на восток Да вот тут я приготовил вам адрес и карту нарисовал.

Полковник достал из нагрудного кармана мундира лист бумаги с подробными указаниями, как отыскать завещанную князю дачу. По аккуратно проведённым под линейку линиям и каллиграфическому почерку Навроцкий понял, что Пётр Алексеевич старался быть безукоризненно точным, и впервые почувствовал симпатию к этому человеку. Ему сделалось неловко за свою холодность.

— Съездите, Феликс Николаевич! Место уединённое, тихое, рыбалка превосходная. Даст бог, погода изменится. Я сам имел удовольствие гостить там, так что смею вас заверить, не пожалеете. Дядя-то ваш хотел выйти в отставку и, женившись, совсем поселиться там. Свою городскую квартиру он не любил, старался больше времени проводить на природе. Да вот вышло-то как… А продать всегда успеете.

Навроцкий потянулся было за сигаркой, но передумал.

— Уговорили, Пётр Алексеевич, — решил он. — Значит, часа за три доберусь?

— За три с половиной часа непременно доедете, — оживился полковник и на