Что знает о Смоленске нынешний российский читатель? Если читатель не смолянин, то немного… И прежде всего то, что Смоленск — это древний русский город.

Да и как может быть иначе, раз посреди города стоит кремль?! А летопись гласит, что уже в 863 году Аскольд и Дир, выйдя в поход из Новгорода на Царьград, предпочли Смоленск обойти стороной — многолюден был город и хорошо укреплен, варяжской дружине не по зубам. Понятно, что многолюдство и крепостные стены — дело не одного десятилетия и, значит, Смоленск куда древнее летописи…

Удивительно другое — перечисляя города «Руськой земли», летописцы аккуратно пропускали Смоленск… И если бы только Смоленск — так ведь и Великий Новгород, Псков, Суздаль, Владимир, Рязань тоже не были для летописца русскими!

Как это понять? Ответ можно отыскать в той же летописи: Смоленск — это город кривичей, славянского, но все-таки нерусского племени. Можно, конечно, не соглашаться с летописцем… Но вот такой факт: сравнительно недавно, в 30-х годах XIX века, помещик Викентий Павлович Ровинский, чье имение находилось в Духовщинском уезде Смоленской губернии, сочинил шуточную поэму на языке своих крепостных и назвал ее: «Энеида, на смоленское крестьянское наречие переложенная».

Начиналась она так:

Сегодня эта поэма под названием «Энеида навыворот» считается классикой… белорусской литературы — «Энеiда навыварат»!

А как щедро был одарен Смоленск при рождении: встал на великой реке — Днепр, на славном торговом пути «из варяг в греки», раскинулся на семи холмах, как Москва, Киев, Константинополь, Рим и Иерусалим… Но что-то не задалось.

Бывало, что смоленские князья садились на киевский престол — если сложить все годы таких княжений, срок получится немалый — 33 года, треть столетия. И все-таки смоляне чувствовали себя чужими на Руси… А в дальнейшем и вовсе переметнулись к Литве. И вышло так, что частью Руси — уже Московской — город стал лишь в 1514 году, а окончательно еще через полтора века, в 1654-м… Одновременно с Украиной!

Сразу после первого захвата Смоленска московский князь Василий III начал ломать хребет смоленской вольнице… Впрочем, без жестокости — самым знатным смоленским боярам предложили поместья в Москве, а их родовые поместья в Смоленске заняли бояре московские. За самыми знатными в московские Палестины отправились знатные просто, за ними те, что поплоше… Потом получили новые назначения духовные пастыри… В результате к XVIII веку смоленская элита была полностью очищена от местных уроженцев.

Российская власть решала политическую проблему — уберегала себя не только от опасности сепаратизма, но и от возможности появления такового в грядущем. Но нельзя решить одну проблему, не создавая других.

Такой другой проблемой стала русская провинция. И то, что сегодня называют «московским пылесосом» — выкачивание из провинции в столицу всего лучшего и талантливейшего, было приведено в действие именно тогда, в царствование Василия III. Рюриковичей сменили Романовы, Романовых — узурпаторы, а провинция так и не сумела подняться… В нынешнее время ситуацию удобно наблюдать с помощью экономических показателей: 85 процентов всех денежных потоков впадают в Москву, Петербургу досталось только пять процентов — ничтожно мало (по сравнению с Москвой), но все-таки половина всех денег, приходящихся на остальную Россию.

Механизм, запущенный 600 лет назад, уже не нуждается в государственной поддержке: и ныне человека со способностями и амбициями в один прекрасный день настигает озарение — в родной провинции шансов достичь чего-то стоящего у него нет. И тогда он бросает все и устремляется в столицу. Покинутая родина со временем превращается в красивую сказку, куда не возвращаются.

В конце XIX и в начале XX века Смоленск никто не назвал бы многолюдным — население 50 тысяч, да к тому же 10 тысяч из них — офицерские и нижние чины местного гарнизона (не выветрилась, значит, память о смоленских сепаратистах…). Выходят две газеты: одна казенная— «Смоленские губернские ведомости», раз в неделю, вторая — «Смоленский вестник», ежедневная. Театра собственного нет, летом прибывают сборные труппы гастролеров… Иногда на площади перед Молоховскими воротами разбивает свой шатер заезжий цирк…

В таком городе 16 марта (4 марта по старому стилю) 1884 года у священника, настоятеля Одигитриевской церкви Романа Петровича Беляева и его супруги Натальи Федоровны родился сын. Согласно семейному преданию, принимали младенца доктор Бриллиант и повитуха Клюква. Новорожденный был столь молчалив, что врач и акушерка решили поначалу: мальчик — немой, и предрекли ему будущую судьбу — самую никудышную. Через неделю младенца крестили и — по настоянию матери — нарекли Александром.

Саша не был единственным ребенком в семье — старшего брата звали Василий, а потом родилась и младшая сестра — Нина.

На четвертом году жизни Саша переехал в новый дом на той же Большой Одигитриевской улице[9]. А за домом, как рассказывали очевидцы, располагался «весьма живописный сад, спускавшийся по крутому склону в вершину оврага, идущего далеко к собору и по пути образующего улицу Козловская гора». Ну разве не раздолье для детских игр! Особенно для мальчишки, прозванного матерью Царевич-Непоседа.

Впрочем, о детстве Беляева мы знаем немного, да и то из его собственных рассказов…

Например, что любил он, сидя на стуле, качать ногой… И няня всякий раз его одергивала: «Не качай нечистого!»… Но стоило няне отвлечься, как Саша принимался за прерванное занятие — пусть покачается!

Чертей в доме священника боялись… Но деться от них было некуда. Захаживал местный юродивый, сидя на печке в кухне, бормотал молитвы, крестил потолок, стены… Но черти одолевали. Юродивый соскакивал с печки, хватал кочергу и обводил себя защитным кругом… А Саша смеялся.

Но хорошо смеется тот, кому весело… Это Саша понял, когда, переев сырого гороху, свалился в горячке. И тут из-под подушки, из-за занавесок, даже из-за иконы полезла чертячья мелочь и принялась щекотать. Саша изнемогал от смеха и ужаса. Тут бы ему и испугаться на всю жизнь. Но нет…

Интриговало его и Царство Света. В церкви вглядывался в иконы и зажмуривал то один глаз, то другой… И тогда пламя свечей превращалось в сияющее кружево. В советское время в подобных прозрениях однозначно видели пробуждение атеизма.

Как тут не вспомнить другого малыша — Володю Ульянова. Тот тоже экспериментировал — вспарывал брюхо игрушечным лошадкам и с восторгом убеждался, что вместо теплых внутренностей из лошадок сыпется труха. А потом Володя понял, что и Бога нет!

Но любознательность в этих двух случаях направлена на разные цели. Володя Ульянов желал убедиться, что его обманывают — говорят, лошадка, а всучили мешок с опилками… Значит, люди врут! Взрослые врут детям, а взрослым — другие взрослые. И врут не просто так, а преследуя свой интерес, свою выгоду. И надо их разоблачить, пригвоздить и наказать! Сценарий дальнейшей жизни готов.