Таня сидела на фундаменте подтопленногопляжного навеса и смотрела на океан. Ей не раз уже приходило в голову, чтоокеан в предварительном представлении и океан такой, как он есть, – двасовершенно разных океана.

Внизу, совсем близко, вода лизала камни. Звукбыл монотонный, повторяющийся. Волны короткие, рваные. Одна накатывала, адругая уже отступала с потерями. Обе сталкивались с коротким всплеском, точнознакомые, мельком обменивающиеся приветствиями.

У берега на мелководье вода не имела цвета, нобыла желтоватой от взвеси песка. Дальше шла темная, почти сизая полосаводорослей и снова песок. После песка вновь четкая, широкая полоса водорослей.Океан казался полосатым, как зебра. Правда, чем дальше, тем полосы были темнее,пока не исчезали совсем.

Недавним штормом смыло большой кусок песчаногопобережья, и торчащий из воды навес, на котором сидела Таня, выглядел слегкасюрреалистично.

Чайки отдыхали на воде, лишь две-три самыебеспокойные были еще в воздухе. Однако кричали они уже неохотно, лениво, каквозвращающиеся с промысла цыганки.

Утро у Тани выдалось до безобразия свободным.Гоярына и его беспокойных сыновей она напоила ртутью еще вечером.Дополнительные же занятия с третьекурсниками начинались только после обеда.

Неожиданно Таня оглянулась, точно что-топозвало ее. На песке днищем кверху лежал старый рыбачий баркас. Он глубоко вросв песок, но Таня знала, что в противоположном борту глубокая пробоина, черезкоторую легко забраться внутрь. Большинство учеников Тибидохса хотя бы однаждыпережидали под баркасом дождь.

Поддавшись внезапному желанию, Таня забраласьпод баркас. Там было тепло и безветренно. Затхло, но приятно пахло сырымдеревом и влажной смолой. Старые лодки умеют умирать вкусно. Таня легла назаготовленную кем-то толстую подстилку из мха и сухих водорослей и,повернувшись лицом к свежей струе воздуха из щели, стала смотреть на песок иберег, круто обрывающийся скалами.

Она лежала и лениво размышляла, что вот естьокеан и есть рыбы, живущие на самом его дне в глубине немыслимой, где всегдакромешный мрак. Подняться наверх им невозможно. Они никогда не видели неба исолнца, и скажи им кто-нибудь, что небо и солнце существуют, рыбы не сумели быпонять, о чем речь. Есть и другие рыбы – обитающие в средних глубинах.Наверное, эти, в отличие от первых, раз или два в жизни увидят солнце, новскоре забудут о нем. Там, наверху, у них дел нет. Они слишком заняты деламинасущными, чтобы думать о вечном. И, наконец, существуют рыбы, живущие уповерхности и видящие солнце ежедневно. Некоторые рыбы, летучие, способны дажеиногда взмыть над водой и, раскинув плавники, пронестись над ней.

Таня сама не заметила, как уснула. Последнейбыла мысль, что она подобна летучей рыбе. Что-то же заставляет ее запрыгиватьна контрабас и нестись неведомо куда в поисках неведомо чего? Что-тонастойчивое, ищущее. Когда же она возвращается, вновь на нее наваливаютсяпустота и тоска великих, закисающих в бездействии сил.

«Я как курица, познающая радость полета лишьна краткие мгновения, пока она вспархивает на забор. От полета и воспарениядуха я мгновенно устаю и падаю с забора в опилки, хлопая слабымикрыльями», – подумала Таня, не проваливаясь, но мягко ныряя в сон.

Ее сон был коротким и жутким. Во сне Таняпыталась напиться, но вода в чашке, которую она подносила ко рту, превращаласьв стекло. Неожиданно Таня осознала, что чашка исчезла, а она летит наконтрабасе. Причем летит почему-то пассажиром. Впереди, со смычком в руках,сидит некто, за чьи плечи она вынуждена цепляться, чтобы не упасть.

«Что это на меня нашло? Сроду на свойконтрабас никого не пускала, а тут торчу позади кого-то, как домохозяйка насемейной метле!» – растерянно подумала Таня.

Внезапно тот, кто вез ее, направил смычоквниз. Контрабас послушно ушел в пике. Таня прикинула, что выйти из него будетнепросто. Слишком оно непродуманное, да и инструмент опасно перегружен. Таняпопыталась указать тому, кто ее вез, на опасность, но тот будто нарочно неуслышал. Контрабас разгонялся все быстрее. Теперь его не остановило бы дажеускоренное тормозящее заклинание. Впереди Таня увидела землю, а в ней уходящуювглубь расщелину.

Таня попыталась перекричать ветер, вырватьсмычок, потом принялась колотить неизвестного лихача кулаком по спине. Спинаоказалась неожиданно холодной и гулкой. Лихач наконец оглянулся. Таня поняла,что это Бейбарсов, причем нагло ухмыляющийся.

Закричав, Таня вырвалась из потных ручеккошмара и рывком села, ударившись лбом о низко нависшую скамейку баркаса. Этоускорило пробуждение и помогло ей быстро вернуться к реальности. Потирая лоб,Таня выползла из-под баркаса и, оглядываясь на ставший вдруг сизым океан, пошлак контрабасу. Вслед ей, зализывая следы на песке, дул ветер.

Таня поймала себя на мысли, что после этогодурацкого сна ей страшно садиться на контрабас. Первые минуты она летела снепривычной осторожностью. Уверенность вновь вернулась лишь над тибидохскимпарком.

В парке у пруда ей попался Ягун, на коленяхумолявший Милюлю расстаться с длинными волосами – главным украшением русалки.

– Ты отрежешь косу, а я ее пропущу внутрьтрубы пылесоса! Волосы русалок прекрасный нейтрализатор вони! Ну разве нездорово? – убеждал он.

Милюля ударила хвостом, окатила Ягунагниловатой водой и нырнула.

Играющий комментатор встал и отряхнул от пескаколени.

– Вот он, матерый эгоизм! Все себе – ничеголюдям! Живую рыбу ест, дура, а косу отрезать не соглашается! – с досадойсказал он.

Когда Таня опустилась с ним рядом, Ягунспросил:

– Чего ты такая кислая? И на спине водоросли!

– Я заснула под баркасом. Мне даже успелпривидеться Бейбарсов, который пытался вместе со мной разбиться на моемконтрабасе… – не удержавшись, пожаловалась Таня.

Она надеялась на серьезное отношение к своемусну, но Ягун стал тихо ржать, кусая себе руки.

– Ты больной? – сердито спросила Таня.

– Нет. Веселый. У меня на каждую твою жалобусвоя ассоциация. Знаешь, что Великая Зуби недавно открыла кружок поэтов? Я хотьстихов не пишу, немедленно записался вольнослушателем. И знаешь, что я понял?Здоровущие поэтессы с косами в кулак и румянцем, граничащим с диатезом, вечно пишуттрагические поэмы. Мистика сплошная, все у всех плохо, заунывно. И душу онаотдаст кому попало, и в Тартар ее увлекут, и больная она вся в стихах насквозь,и умирающая. Прям зарыдал бы, да платок дома забыл!.. И, напротив, если выходиттощенькая, бледненькая поэтеска, значит, девять из десяти, стих будетбряцающий, полный жизни. Битвы на мечах в Валгалле, зори рдеют, земля трясется,от страстных поцелуев на передних зубах эмаль трескается. Короче, энергии какпальцами в розетку.