Алексей Алексеевич несколько опешил.

– Я… собственно… гарем – это для меня многовато.

Красивая дама снисходительно улыбнулась.

– Вы не поняли. Ламес, как говаривали классики, до исторического материализма принадлежал какому-то восточному хану. Или эмиру. Владыке, одним словом. И в этом здании располагался его гарем.

– Ах, вот как, – пробормотал Алексей Алексеевич. – Интересно…

– Так вот я специально попросила, чтобы меня определили не во второй корпус, а сюда. Жить в гареме – это, знаете ли, круто. Воображение разыгрывается, и все такое. Будто бы я одалиска какая-нибудь, умащенная благовониями. Раскинулась я, значит, обнаженная на подушках… вокруг музыка восточная… и я с трепетом жду, что вот сейчас раскроется дверь, на пороге возникнет мой владыка и повелитель… – конфидентка сделала большие глаза и медленно оглядела Алексея Алексеевича с головы до ног. – А где Вы определились?

– Э-э… как? Ах, ну да. В шестом корпусе, – сказал Алексей Алексеевич и машинально добавил, – триста двадцать шестая комната.

– А-аха. Триста двадцать шестая. Я запомню… – удовлетворенно констатировала дама и посмотрела на Алексея Алексеевича выжидающе. Алексей Алексеевич вопросительно наклонил голову. В глазах у дамы промелькнуло что-то явно нелестное, может быть, даже и досада… пауза, однако же, не затянулась. – А пока извините меня, мне нужно заглянуть к главному врачу. Отметиться, так сказать.

Алексей Алексеевич, с облегчением извинивши даму, поспешил ретироваться и по лестницам направился к морю.

Внизу, вместо ожидаемых типичных для этих мест маленьких бухточек, он с удивлением обнаружил длиннющую – пожалуй, поболее километра – и широченную набережную, в ближнем левом конце которой, разделенные волнорезами, находились четыре песчаные бухты, битком забитые отдыхающими. Далее располагалась спасательная станция с далеко выдающимся в море причалом, смотровая вышка с развевавшимся над ней флагом и двумя спасателями, смотревшими в море сквозь мощные бинокли.

С соседней лестницы вывернулся режиссер, уже упакованный в импортные плавки немыслимой расцветки. На плече у него висела махровая простыня, наличию подобной в своей комнате Алексей Алексеевич только что невнимательно удивлялся, ввиду полнейшего непонимания назначенья оной.

– Что же это Вы, батенька мой, – сказал режиссер. – Все еще в брюках? Ловите мгновенье. Оно, знаете ли, прекрасно. Так сказать, ослепительный миг.

Режиссер бросил простыню на песок, разбежался и с шумом плюхнулся в воду. Вокруг сновали веселые люди в разной степени загорелости, слышалось – в сопровождении эпитетов повышенной степени красочности – осточертевшее: “Горбачев… Ельцин… Ново-Огарево…”, и Алексей Алексеевич почувствовал, что он как-то не вписывается в окружающую обстановку, и что вписаться в нее будет ему трудно. Он закурил дежурную сигарету, вздохнул, сказал себе: “ну что ж, начнем отдыхать…” и медленно побрел по набережной в дальний ее конец. Надо же было посмотреть, что находится там.

2

Юра – бородач, как выяснилось, сосед Алексея Алексеевича по комнате, попытался было соответствовать, но тут же и отстал. Моноласта работала ровно, мощно, посылая тело вперед стремительными толчками. Алексей Алексеевич вначале сторожко прислушивался к сердцу, но ничего, сердце постукивало нормально и даже, как показалось ему, с удовольствием. Так что вскоре Алексей Алексеевич и вовсе перестал обращать на него внимание, а данное себе слово – не заплывать далеко от берега, – естественно, оказалось забытым.

Алексей Алексеевич вообще любил баттерфляй, а с моноластой мог плавать этим, в общем-то, отнюдь не экономичным стилем сколь угодно долго. Вот и сейчас он решил проплыть вдоль всей набережной, обогнуть мыс, которым она заканчивалась, и поглядеть, что находится там, дальше. Но, похоже, эта его идея пляжным спасателям пришлась не по вкусу. С вышки в мегафон неразборчиво кричали что-то сердитое, а поскольку на вопли, к себе их не относя, он не реагировал, от причала стремительно рванулся спасательный катер. Вздымая эффектные белые буруны, катер заложил широкую дугу с явным желанием отсечь преступника от вожделенных морских просторов.

Поравнявшись с Алексеем Алексеевичем, катер сбросил ход, и сидевший на корме крепкий парень в тельняшке сказал укоризненно:

– Что же это Вы? Мы Вам кричим-кричим. Нехорошо.

– Я не понял, что вы это мне, – оправдывался Алексей Алексеевич.

– Ну да, не поняли, – вздохнул спасатель. – Что Вы вчера родились? Не знаете, что нельзя заплывать за буйки?

– Но я хорошо плаваю.

Спасатель пожал мощными плечами.

– А то я не вижу. Но Вы подаете нехороший пример.

– И даже не в том дело, – вмешался второй спасатель, постарше. – Вы же из нашей бухты поплыли. И все это видели. Вы нас подводите. Ладно бы Вы были лох какой-нибудь, а то… Вы уж, пожалуйста, залезайте в катер, иначе начальство нас так оттрахает – света белого невзвидим.

– Да ну что вы, ребята, – заволновался Алексей Алексеевич, – никого я подводить не хочу, вы только помогите мне, борт у вас высокий, а я в моноласте…

Моноласта привела спасателей в восторг. Они долго разглядывали ее, передавая из рук в руки, попросили разрешения примерить и опробовать. С примеркой, однако же, ничего не получилось, поскольку Алексей Алексеевич, несмотря на высокий рост, ступни ног имел маленькие. Вздохнув, мужики вернули ему моноласту, после чего старший сказал:

– Вот что. В том конце, за набережной, есть маленькая дикая бухточка. Мы Вас туда отвезем, там уже не наша акватория, вот и плавайте себе в удовольствие, сколько хотите и где хотите. А начальству мы скажем, что Вас строго предупредили и вообще… За вещичками будете возвращаться, так Вы уж, пожалуйста, посуху, водой не плывите. Договорились?

Бухточка и впрямь была очаровательна. Окруженная высокими скалами, она была разгорожена валунами на несколько обособленных микропляжиков, усыпанных мелким песком, а самое главное, вход в море здесь был премерзким – рваные камни, заросшие водорослями и усеянные живыми и погибшими колониями мидий и митилястеров с острыми, как бритвы, раковинами.

– Вот и прекрасно, – с удовлетворением заявил себе Алексей Алексеевич, – место чудесное, нашествие отдыхающих ему не грозит.

– Было чудесным, – произнес за его спиной холодный женский голос. – Пока сюда не стали доставлять всяческих “вайпонов” на спасательных катерах.

Алексей Алексеевич обернулся. В глубоком тенистом гроте, образованном двумя сомкнувшимися верхушками огромных валунов, лежала на махровой простыне льдышка из третьего купе. Читала она, между прочим, Борхеса.

– Вайпонов?.. Ах, ну да. Ви Ай Пи. “Особо важная персона”. Я правильно понял? – осведомился Алексей Алексеевич, но девушка, слова его полностью проигнорировав, продолжала ледяным тоном:

– Если дело так и дальше пойдет, здесь будет самое оживленное в мире местечко для уединений. Хоть вывеску вывешивай: “Специально для “вайпонов”. Шагу нельзя будет сделать, чтобы на высокопоставленного уединенца не наступить… О, какая у Вас ласта. Вывезена