— Эрик! — кричат они, зовут, но ветер уносит их голоса.

Ребекка поворачивается ко мне, она не может сейчас выпустить из рук руль.

— В чем дело, Аксель?

— Одного человека не хватает.

— Не может быть!

Она начинает плакать. У меня внутри все сжимается. Несмотря ни на что, я должен поднять на борт эту четверку. Рулевой выныривает, чтобы снова набрать в легкие воздух. Лицо его искажено от отчаяния.

Одна из женщин начинает истерически кричать.

— Первой поднимайте Марианне! — командует рулевой, не спуская с меня глаз. Я только теперь понимаю, как ему страшно.

Я хватаю ее за плечи. Она сопротивляется. Не хочет, чтобы ее подняли.

— Так надо, Марианне! — кричит рулевой. — А мы продолжим поиски Эрика!

— Берегитесь винта! — кричит Ребекка. — Мне надо подать назад, чтобы не запутаться в канатах!

Она подает назад, а я тем временем вытаскиваю из воды женщину, которую зовут Марианне. Какая же она тяжелая, думаю я. Тяжелее, чем вообще может быть человек. И хотя я уже узнал эту бьющуюся в истерике женщину, я гоню прочь эту мысль. Мысль о том, что я держу в руках Марианне Скууг. Что все происходящее имеет какой-то тайный смысл. Что теперь я навсегда связан с нею после того, как одно несчастье следует за другим. Бывает, людей снова и снова швыряет друг к другу, чтобы они прошли вместе свой путь до конца.

Мы сидим на террасе дачи Фростов. В двухстах метрах от берега на воде качается перевернутая яхта. Время от времени, когда кормовая часть поднимается над водой, мы видим название яхты — «Бесстрашная». Даже рулевой был вынужден сдаться. Я вытащил его из воды последним. Теперь над морем совсем низко кружат два вертолета. Они продолжают поиски, постепенно удаляясь от берега. Из Арендала пришло спасательное судно «Одд Феллов». Несколько небольших лодок тоже присоединились к поискам. Но все еще немного штормит. Четверка, которую я вытащил из воды, сидит на каменных скамьях вокруг гриля на даче Фростов и пытается успокоить друг друга. Из носов у них все еще течет вода.

— Не забывайте, что Эрик очень сильный, — говорит рулевой.

— Но от удара, когда мы упали в воду, он мог потерять сознание, — возражают ему.

Я едва смею смотреть на Марианне. Она больше других волнуется за пропавшего. И не похоже, чтобы она узнала меня. Наверное, она все еще в шоке, думаю я. Мы все наблюдаем, как идут поиски. Ребекка приготовила горячий пунш из черной смородины, но спасенные не в состоянии сейчас пить, у них у всех дрожат руки.

Мы видим, как один из вертолетов снижается возле маяка. С тех пор как яхта перевернулась, прошло полтора часа.

— Они нашли его! — кричит рулевой.

В солнечных бликах на воде вырисовывается четкий силуэт человека, которого поднимают из воды. Ребекка сидит рядом со мной, обеими руками она впилась мне в плечо.

— Он должен быть живым! — бормочет она про себя.

Марианне Скууг сидит, уткнувшись лицом в колени. Она не плачет.

Спасатель из вертолета что-то держит в руках. Это человек, которого он уже привязал к себе. Теперь нам виден еще один силуэт. Их обоих поднимают в вертолет. И хотя оба они безжизненно висят в воздухе, мы знаем, что один из них жив. А второй — мертв.

Лишь когда скорая помощь из Арендала приходит, чтобы забрать спасенных, Марианне поднимает на меня глаза. Волосы у нее еще мокрые. В лице ни кровинки, в глазах — отчаяние, совсем как на похоронах Ани в начале лета.

— Не думала, что мы так скоро снова встретимся, — тихо говорит она мне.

Я не знаю, что ей ответить. Мне неловко. Мы с ней пережили уже слишком много страшного.

— Это твой близкий друг? — вдруг слышу я свой вопрос, хотя мне не хотелось проявлять любопытства.

Она беспомощно смотрит на меня. Ответить она не в силах.

И их увозят, закутанных в пледы, им помогают сесть в машину, словно тяжелобольным. Но они выжившие. Их должны осмотреть врачи. Потом явится полиция со своими вопросами. Ребекка стоит рядом со мной и шепчет мне на ухо:

— Надо же, чтобы это оказалась Анина мать! Чтобы ей пришлось пережить еще и такое.

Вечером снова наступает штиль. Словно ничего не случилось. Осталась только легкая зыбь. За «Бесстрашной» пришел буксир. В море полно небольших лодок. Это любопытные, уже прослышавшие о несчастье. Мы с Ребеккой сидим на террасе, я обнимаю ее — она сама этого захотела.

— Помнишь, ты рассказывал мне о доме Скууга? Тебе вдруг показалось, что это место преступления? Теперь и у нас тоже место преступления. Хотя я была здесь так счастлива! В детстве я проводила здесь каждое лето! И вот за один час я все это потеряла. Мне вдруг стало ясно, что быть взрослой не так-то просто.

Она безуспешно пытается улыбнуться.

— Почему он должен был умереть?

Я не мешаю ей говорить. Она дольше, чем я, жила в мире неведения. Дольше, чем я, наслаждалась свободой, возможностями, наличием выбора. Но то, что случилось сегодня, не было выбором. Она взволнована тем, что оказалась связанной с этой трагедией как свидетель, и, может быть, еще больше ее волнует то, что это выпало и на мою долю.

— Мы теперь всегда будем думать об этом? — с детской наивностью спрашивает она. — Снова и снова будем вспоминать, как перевернулась эта яхта? Ты каждую ночь перед сном видишь, как твою мать уносит водопад?

Я задумываюсь.

— Нет, теперь уже не вижу. Но я по-прежнему чувствую ее близость. Так же как Анину. Мертвые живут с нами, хотим мы этого или нет. Иногда я думаю, что это они решают, долго ли они, мертвые, будут оставаться с нами, живыми.

— Странные у тебя мысли, Аксель.

— Но тебя это так близко не коснется. Ведь ты даже не знала того, кто утонул.

— Да, не знала, но я никогда не забуду, как висели его плечи, когда его поднимали в вертолет.

— Ты очень боишься смерти?

— Да.

Становится холодно. Мы идем в дом и зажигаем роскошную медную печку, но газовое пламя нас не греет. Я думаю о том, какая музыка подошла бы к такому вечеру, как сегодня, и понимаю, что такой музыки нет. Когда погибла мама, у меня в голове звучала Четвертая симфония Брамса, но это потому, что именно ее передавали в утреннем концерте в то воскресенье, и потому, что мама напевала ее. Когда маму унес водопад, я помнил, как она напевала эту симфонию. А когда мне сказали, что Аня умерла, у меня в голове звучал квинтет до мажор Шуберта, но это из-за Ани — она говорила о нем перед смертью, потому что очень его любила. Однако для того, что случилось сегодня, для этой трагедии, которую можно назвать бессмысленной и которая была лишь естественным следствием мужской самоуверенности рулевого, музыки не существует. Музыки, которая всегда охраняет нас и подсказывает нам выход, сейчас нет. Я делюсь своими мыслями с Ребеккой. Она слушает меня вполуха, кивает.