надсадный рев. Он приближался и становился все сильнее. Казалось, небо стало железным и упало на землю, придавило всех, кто залег, – даже головы нельзя было поднять. Послышался грохот.

Пересилив себя, Серёжа оторвался от земли и увидел совсем низко, прямо над собой, желтые крылья фашистского самолета с черными крестами. И даже летчика успел разглядеть фашистского. Он увидел летучие огоньки, которые, сливаясь в одну огненную нитку, тянулись к тем, кто залег на земле.

– Что это, дед? – крикнул мальчик.

– Пули! – ответил тот и рукой сильней прижал мальчика к земле.

А потом снова стало тихо. Так тихо, что ушам больно.

Серёжа встал, осмотрелся, а солдат не увидел.

– Где солдаты, дед?

– Полегли, – мрачно ответил он и поправил шинель. – Побил их фашист.

Как появились солдаты из тумана, так и исчезли в тумане. Навсегда. Были – и нет их.

Но не все солдаты полегли. Оставшиеся в живых поднялись, отряхнули с шинелей землю и зашагали дальше тихим, охотничьим шагом. И на их синеватых штыках сверкало восходящее солнце.

А Серёжа стоял рядом с дедом и внимательно всматривался в лица уходящих в бой и всё искал глазами соседа Фёдора Фёдоровича, и дядю Егора, и санитарку, так похожую на маму. Но их не было.

И Серёжа почувствовал: в сердце забилась льдинка страха так сильно, что захотелось плакать. Но он подумал о тех, кто молча погиб от летящих с неба пуль, и о тех, кто поднялся и не побежал назад, а пошел в бой, и не позволил себе заплакать. И долго еще вспоминал родные лица тех, кто молча шагал рядом с ним.

Как это случилось? Как произошло?

Вышли они в поле. Дед долго осматривался, что-то прикидывал. Потом выбрал место у одинокого развесистого вяза и сказал:

– Здесь танкоопасное направление. Будем окапываться, рыть окоп.

– Что это такое… окоп? – спросил мальчик. – Яма?

– Окоп – солдатский дом, четыре стены, а вместо крыши небо.

– А если пойдет дождь? – поинтересовался Серёжа.

– Наденем плащ-палатки. Вот и вся крыша… солдатская. Бери лопату!

Дед поплевал на руки и взял тяжелую лопату.

И Серёжа поплевал на руки и взял лопату поменьше – малую саперную, так она называется по-военному.

И они стали рыть окоп. Земля была плотная, лопата резала ее ломтями. У деда ломти были ровные и увесистые. А у Серёжи тонкие и часто рассыпались.

– Бери на полный штык, – командовал, учил Дед.

Но «полный штык» не получался у мальчика. К тому же он натер руки.

А дед был неутомимым: помолодев и став снова солдатом, он мог копать без устали. В дороге дед жалел Серёжу, а помолодев, разговаривал с ним как с равным:

– Сам захотел узнать, что такое война. Теперь терпи. Война требует терпения.

Яма, именуемая окопом, медленно становилась глубже, и от нее веяло прохладой, словно на глубине земля была не летней, а зимней, холодной.

Солнце село за линию фронта, когда дед сказал:

– Будет!

И воткнул лопату в землю.

У Серёжи болели стертые руки и от непривычной работы ломило все тело. Он постелил на дно окопа шинель, свалился на нее, свернулся калачиком и заснул. Обычно он засыпал медленно и неохотно. Да еще требовал, чтобы ему почитали. На войне он заснул сразу.

Как это случилось? Как произошло?

Серёжа лежал на дне окопа с открытыми глазами и смотрел на небо. Сердце его стучало часто-часто, словно он и на самом деле только что бежал.

Было тихо – так тихо бывает только на войне. Над Серёжей светились звезды. И казалось, что там, в вышине, раскинулся огромный город и множество огней освещают его дома и улицы.

Серёжа снова подумал о маме, которую напомнила ему санитарка, не поднявшаяся с земли, и горькие слезинки защипали глаза. Но он вытер слезу жестким рукавом военной гимнастерки.

Взвилась зеленая ракета и, не долетев до звезд, погасла. Где-то слева – как говорят военные, «на левом фланге» – дробно заработал пулемет. И снова тихо.

Война затаила дыхание.

И вдруг мальчик услышал шорох. Он привстал и выглянул из окопа. Прислушался, присмотрелся. Неподалеку вздрагивала высокая трава. Кто-то полз прямо к окопу. Кто? Друг или враг?

– Дед! – мальчик энергично потряс спящего солдата за плечо.

– А? Что? Тревога? – пробормотал дед. И сон как рукой сняло.

– Кто-то ползет, – шепнул Серёжа.

Дед подхватил лежащий рядом автомат и выглянул из окопа. Некоторое время он, как говорят военные, изучал обстановку. И вдруг тихо, но строго крикнул во тьму:

– Стой! Кто идет?

И для острастки лязгнул затвором автомата.

Трава сразу перестала вздрагивать, замерла.

– Стрелять буду! – с угрозой в голосе предупредил Дед.

И тут от земли отделились три фигуры. И густой голос спросил:

– Это ты, Манюшин?

– Он самый! А ты – старшина Волчак, как я понимаю?