«Бандьера Росса». Красное знамя.

Врываются те же два солдата-фашиста и избивают его…

Возмущение в толпе зрителей нарастает. Эти немолодые, видимо, много испытавшие итальянцы кажутся сущими детьми в своей непосредственности…

А действие обостряется.

В конце спектакля над ширмами внезапно появляется… Петрушка. Я замираю на полуслове. Мои спутницы с удивлением смотрят на меня.

Родной брат моего Петрушки смотрит на меня со сцены. Только он не в голубом платье, а в красной рубашке, с генеральскими погонами итальянского образца, со звездочкой на фуражке. Он хватает за шиворот фашистов, бросает их куда-то за ширму, освобождает Пьеро, обнимает его. Потом появляются Коломбина и маленький Джузеппе. Они берутся за руки и, немилосердно коверкая слова, поют по-русски:

Выходила на берег Катюша…

В толпе происходит что-то невообразимое. Люди смеются, кричат: «Bravo! Bravissimo!» Целуются.

Маленький юркий мальчонка и смешная белокурая девчушка с косичками, в лиловом купальнике собирают сольди и лиры в соломенную шляпу. Ширмы исчезают. И я вижу на помосте… Фернандо!

Он благодарит публику. Обводит глазами толпу. И вдруг взгляд его встречается с моим. Фернандо долго, напряженно всматривается, потом соскакивает с помоста, врезается в толпу и бежит ко мне.

— Алессандро! — кричит он. — Колоннелё Алессандро! Здравствуй, Алессандро!

Все изумленно и радостно окружают нас. Многим кажется, что это продолжение спектакля. А Фернандо, постаревший и немного поседевший, обнимает меня и бормочет очень-очень быстро какие-то совсем уже непонятные мне слова.

3

Мы сидели в тесной комнате Фернандо, пили кисловатый кьянти и закусывали бананами. Бутылка лучшего кьянти стоит 300 лир, и я понимал, что для нищенского бюджета Фернандо это изрядный перерасход. Но он был хозяином и хотел угостить меня по всем правилам итальянского гостеприимства.

Рядом со мной сидели мои московские спутницы — инженеры. Им все это казалось (я им рассказывал о Фернандо) какой-то фантастической сказкой. Окна в комнате Фернандо не было. Застекленная дверь выходила прямо на улицу. Многочисленные зрители толпились перед домом, казалось, что все происходящее в комнате совершается в театре, на сцене.

Нас окружила вся семья Фернандо. За время, прошедшее со дня нашей встречи в Берлине, у синьоров Фернандо и Аниты Паскуалини появилось еще пятеро детей, кроме Джузеппе.

Дети чинно, с большим удовольствием ели бананы и сверлили нас веселыми любопытными глазами.

Фернандо представил нам свою жену Аниту — знакомую мне по карточке — миловидную, постаревшую и отяжелевшую мадонну. И детей. Три мальчика: Антонио, Луиджи и Пальмиро. Две девочки: Юлия и Лаура. Старший, Джузеппе, стройный, красивый юноша, уже принимающий участие в спектаклях отца, сидел в стороне рядом с тоненькой молчаливой девушкой, — видимо, своей возлюбленной.

Я оглядел комнату. Стол. Несколько соломенных стульев. Деревянная широкая кровать, на которой размещалась добрая половина семьи. Большой комод с ящиками для кукол. Сырые подтеки на стенах. На одной стене — Мадонна с младенцем. На другой — дешевенькая литография Гарибальди на коне, знакомое характерное лицо Антонио Грамши в большой шапке черных курчавых волос.

— Ну как, Фернандо, — спросил я, — Джузеппе еще не стал генералом?

Фернандо усмехнулся. Джузеппе густо покраснел и что-то шепнул своей подруге.

— Пока он играет в моем спектакле роль Петруччио. Тебе не обидно, Алессандро, что я одел твоего Петруччио в генеральскую форму? Я его сделал не совсем по твоей карточке. Но нашим неаполитанцам так больше нравится. Ты можешь это понять, Алессандро!

Он встал, подошел к комоду и вынул большой альбом. В альбоме карточка, на которой снят я с Петрушкой, и старая, выцветшая обертка печенья «Красная Москва» с изображением Кремля.

Я искоса посмотрел на моих спутниц. Глаза их подозрительно блестели.

— А как поживает Пьетрюшка? — спросил, улыбаясь, Фернандо. — Залечил ли он свои раны?

Мы долго говорили в тот вечер. Я рассказывал о Москве. Фернандо — о Неаполе.

Он очень удивился, что мои молодые спутницы — инженеры, делают автомобили и даже руководят цехами.

— Женщина — инженер. Ты понимаешь, Анита? Инженер… А у нас женщины ничего не понимают. Им дали право голоса, а они голосуют за католиков. Да. Наш Неаполь красив, и мы очень любим его. Но красота эта предназначена для тех, кто имеет хлеб. А Папа и Санта-Мадонна не дают хлеба. Его надо заработать тяжелым трудом. А работы тоже нет, ее дают предпочтительно католикам. Вот наш ближайший друг грузчик Сальваторе громко говорил обо всем этом. И его бросили в тюрьму, как Пьеро… Ты видел, Алессандро, весь мой спектакль?.. Да? Я еще покажу, как освобождают Сальваторе. Ты не думай, что я только детский кукольник, только забавник. Мои куклы тоже умеют говорить громко. Я еще создам изумительный спектакль!.. Но наш народ не любит грустить… И я хочу доставить ему немного веселья, радости. Ты это можешь понять, Алессандро?

Он замолчал, задумался. Потом, вне всякой видимой связи с предыдущим, воскликнул:

— Женщина — инженер!.. Подумать только… Инженер!..

4

Поздним вечером нас провожала вся семья Фернандо. Над Неаполитанским заливом висела круглая, добродушная луна. Откуда-то доносились звуки серенад. На набережной стояли подзорные трубы, в которые можно было увидеть все звезды, если только бросить в щель автомата пятьдесят лир.

Фернандо зарабатывал только двести лир в день, и его дети никогда не смотрели в подзорную трубу. Мы устроили для них этот праздник, и они были счастливы. Маленький Пальмиро хотел совсем забрать трубу себе, но это было вне пределов нашей возможности и наших капиталов. В конце концов, звезды можно хорошо видеть и без подзорной трубы.

— Ты спрашивал, — сказал мне, прощаясь, Фернандо, — стал ли Джузеппе генералом? Нет, он не стал генералом. Но мой маленький, мой Пальмиро, еще будет генералом. Поверь мне, Алессандро. И приезжай еще раз.

Он замолчал, остановился и вынул из кармана своего комбинезона (в его старом, заплатанном синем комбинезоне по меньшей мере дюжина всяких карманов) куклу Пьеро.

— Вот, Алессандро, — сказал он мне торжественно, точно произносил речь со своего помоста, — передай привет моему старому другу Пьетрюшке. Я не имею возможности навестить его. Так пусть этот маленький Пьеро поедет к нему послом от всей нашей семьи. И ты иногда посмотришь на этого Пьеро и вспомнишь о том, что у тебя в Неаполе есть хороший друг Фернандо, и расскажешь своим товарищам обо мне и о моей Аните, и о Джузеппе, и о маленьком Пальмиро, самом маленьком в знатном роде кукольника Паскуалини. Ну что, Алессандро, — закончил он немного дрогнувшим голосом, — разве я не умею красиво говорить?

Пепел Клааса