Андрей представился, но мужчина столь же вежливо попросил разрешения взглянуть на документ, удостоверяющий личность. Обнорский предъявил «права» и спросил:

— Отпечатки пальцев снимать будем?

Показывая, что юмор ценит, секьюрити ответил:

— В другой раз, с вашего разрешения, Андрей Викторович… Сергей Васильевич вас ждет… позвольте вашу куртку.

Андрей сбросил куртку на руки другому, неизвестно откуда появившемуся мужчине. Этот, второй, чем-то неуловимо напоминал первого… братья они, что ли? Сбросив куртку, Обнорский успел перехватить неодобрительный и будто бы слегка удивленный взгляд, которым первый секьюрити окинул его свитер, и джинсы.

Впрочем, взгляд был мимолетный… почти что и не было его.

— Прошу вас, Андрей Викторович, — сказал секьюрити, сделав жест рукой в направлении лифта. — Нам на четвертый этаж.

Слово «нам» не было случайной оговоркой — секьюрити поднялся в лифте вместе с Андреем… охрана или конвой?

Крымский премьер встретил гостя в холле четвертого этажа. На вид ему было около сорока лет. Премьер оказался крепким, широкоплечим человеком с открытым, располагающим лицом. Чем-то он был похож на артиста Евдокимова.

— Здравствуйте, Андрей Викторович, — сказал, протягивая руку, Соболев. — Вы исключительно точны…

Охранник как-то незаметно исчез, Соболев и Обнорский остались в холле вдвоем.

— …вы исключительно точны, а вот я должен извиниться — жена моя еще наводит последний марафет… Вы же понимаете — все эти женские штучки!

Употребив слово «жена» вместо официального, положенного премьер-министру по рангу, «супруга», Соболев сразу обозначил неформальный характер встречи. Он определенно располагал к себе — в нем не было ничего напускного, «номенклатурного», чего так не любил и опасался Обнорский… Жену премьера ждать не пришлось — Валентина Павловна появилась спустя несколько секунд после слов про «все эти женские штучки». Она вышла в вечернем платье, и Обнорский снова вспомнил про свои джинсы и свитер.

Соболев представил жену, Андрей галантно поцеловал ей руку.

— Мы покушаем в зимнем саду, — сказал Соболев. — Прошу вас. Стол уже накрыт, и нас ожидает бутылка замечательного «бастардо» девятьсот шестьдесят пятого года.

Столик посреди зимнего сада был уже сервирован, рядом застыл официант с профессионально-внимательным лицом и в «бабочке». На белоснежной скатерти не было ни единой морщинки, сверкал хрусталь, в центре стола высилась бутылка непревзойденного крымского «бастардо»… Как-то сразу удалось избежать банального «политесного» разговора о погоде, красотах Северной Венеции и Тавриды, и прочей «обязательной» в таких случаях ерунды. Халдей в «бабочке» откупорил вино, Соболев заговорил о крымских винах. О чудовищной трагедии горбачевской эпохи, когда безжалостно вырубалась элитная лоза. О самоубийстве знаменитого крымского винодела… Соболев говорил горячо, страстно, о наболевшем. В его голосе слышались горечь и скрытая ярость… Обнорский ощутил симпатию к этому крепкому открытому мужику (хотя слово «мужик» как-то не очень употребимо к премьер-министру).

А «бастардо» оказался хорош. Чудо как хорош.

— За наше знакомство! — сказал Соболев, и бокалы с рубиновым вином сошлись, пропели глубоко, мелодично.

— Нам с Валентиной, — продолжил Соболев, когда выпили вина, — очень хотелось познакомиться с вами, Андрей, потому что мы оба ваши поклонники… Справедливости ради замечу, что ваши книги первой открыла Валя. Она, можно сказать, настояла, чтобы я прочитал «Переводчика». Я ведь в силу своей работы довольно-таки сильно занят, и свободного времени негусто… Но Валентина настояла, и я прочитал. За одну ночь! И сразу понял, что это пережитое, это — выстраданное, это — НАСТОЯЩЕЕ.

— Благодарю вас, — сказал Андрей.

Похвала была — чего ж скрывать? — приятна. Вдвойне приятна оттого, что Соболев говорил искренне, от души…

— Это мы вас должны благодарить, — ответил премьер. — За хорошую, честную книгу… Я берусь об этом судить потому, что сам прошел через Афган, был пулеметчиком и даже (Соболев усмехнулся не очень весело) был награжден… так что — ПОНИМАЮ.

Обнорский, исполнявший несколько лет «интернациональный долг» на Ближнем Востоке, видевший своими глазами кровавую мусульманскую резню во всей ее бессмысленной жестокости и мерзости, относился к коллегам-фронтовикам с искренним уважением. Андрей рассказал Соболевым о своей военной эпопее. Слушали его внимательно, с интересом.

— А чем вы нынче занимаетесь, Андрей Викторович? — спросил Соболев. — Что пишете? Когда ждать новых книг?

— Я пишу, — ответил Обнорский, — но, должен сознаться, довольно мало… Страшная напряженка со временем, потому что все время съедает Агентство.

— Агентство? — спросила Валентина Павловна. — Какое Агентство?

— Я ведь в первую очередь журналист, — объяснил Андрей. — Писательство — это, скорее, хобби. А еще я директор Агентства журналистских расследований «Золотая пуля».

— Господи, как интересно! Расскажите, Андрей Викторович…

Обнорский вкратце рассказал о работе Агентства, о последних расследованиях. Для иллюстрации привел пример розыска и задержания Крохи (Имеется в виду реальный случай из практики Агентства журналистских расследований. Сотрудниками агентства был установлен и задержан некто М. — профессиональный киллер, убийца депутата питерского ЗакСа. Случай беспрецедентный, не имеющий в отечественной практике аналогов.) — убийцы депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга. В Питере дело получило громкую огласку, но гости из Крыма о нем не знали. Соболевы выслушали Обнорского с откровенным изумлением.

— Это же самый настоящий детектив, Андрей Викторович, — заметила супруга премьера, когда Обнорский умолк. — Извините за бестактный вопрос: а вы не боитесь? То, чем вы занимаетесь, наверное, очень опасно?

— Как вам сказать, Валентина Павловна… Элемент риска, конечно, есть… не без этого. На нас уже, как принято нынче говорить, наезжали. Нас пытались купить, нас пытались запугать, скомпрометировать… не буду вас утомлять подробностями. Но кто-то же должен делать дело. Было время, когда я пытался работать в одиночку. Вот тогда действительно было очень опасно…

Андрей на несколько секунд замолчал, глядя на бокал кроваво-красного «бастардо»… Он вспомнил, как его пытали в подвале боевики Черепа… и немигающий змеиный взгляд Черепа вспомнил… и гадливенький голос Антибиотика… Он вспомнил последний, предсмертный «парад» ликвидатора Василия Михайловича Кораблева… вспомнил тоску нижнетагильской ментовской зоны.

Вспомнил Катин голос и Катины глаза… и бег начиненного долларами микроавтобуса с мертвым водителем за рулем на трассе «Скандинавия»… Он много чего вспомнил.

— Вот тогда было действительно опасно. И афоризм «Один в поле не воин» имеет большой практический смысл. И я начал создавать Агентство. Оно рождалось в адских муках. Как ребенок. Но теперь мой ребенок вырос, окреп и может решать весьма непростые задачи. Простите уж за нескромность.