Уголовное право устанавливает границы нашей человечности, определяя запретные зоны и наделяя государство уникальным правом наказывать, сдерживать, защищать и перевоспитывать. Если позволять преступлениям происходить безнаказанно либо привлекать за них невиновных, то страдают не только те, кого ситуация затрагивает напрямую. Когда подобное случается, на наших улицах становится опаснее, наши ценности подрываются и наша собственная свобода оказывается под угрозой. Основополагающее условие социального контракта заключается в том, что правила должны справедливо применяться по отношению ко всем, а нарушение данного условия задевает врожденное чувство справедливости.

Причем все это не просто теоретически. Пускай мы и не хотим об этом думать, большинству из нас в один прекрасный день предстоит напрямую ощутить на себе все прелести уголовного права. В тот или иной момент вашей жизни вы или кто-то из ваших близких непременно окажетесь в зале суда, будь то на скамейке присяжных, в качестве потерпевшего или свидетеля, либо на скамье подсудимых, крича через оргстекло о своей невиновности, откуда конвоиры, грубо схватив за руки, поведут вас в камеру.

Мне легко понять, почему люди представляют себе уголовное правосудие как нечто абстрактное. Пока не столкнешься с этой системой напрямую, особо не задумываешься о непостижимых механизмах ее работы. Первый прямой контакт все меняет. Сразу становится понятно, что уголовное право представляет собой на практике – не какие-то там абстрактные понятия из учебников, а саму квинтэссенцию человеческой природы: кровь, слезы, злость, страдания, расплату и отчаяние. «Осуществление правосудия» меняет человеческие судьбы раз и навсегда. Судебные разбирательства и вынесенный в результате приговор способны сломать человеку жизнь. Семьи разрушаются, детей отнимают у родителей, людей запирают в неволе на десятки лет. Ошибочный вердикт может заточить – как в переносном, так и в самом буквальном смысле – в тюрьму. Хотя наше государство больше и не имеет права убивать человека по результатам уголовного процесса, выбранное наказание по-прежнему в конечном счете может стать вопросом жизни и смерти.

Более того, вплоть до этого самого первого соприкосновения с системой можно нисколько не сомневаться в том, что, подобно всем остальным таинственным фундаментальным составляющим нашего общества, таким как разведка, уборка мусора или составление библиотечных каталогов, в случае необходимости эта система, допускающая, как и любая другая предоставляемая государством услуга, определенную вероятность ошибки, в целом сработает так, как надо, и конечный результат будет правильным. Именно из-за этой беспечной уверенности, которую прекрасно можно понять, большинство людей, с которыми мне доводилось сталкиваться по работе, так сильно и шокирует их первое погружение в систему реального правосудия – они осознают, что в корне не согласны с тем, как именно наше общество вершит судьбы и расставляет приоритеты, а также что, оказавшись за дверями зала суда, уже сложно что-либо изменить.

Будучи человеком, увидевшим изнанку уголовного суда, я каждый день испытываю ужас от того, как недостаток понимания общественностью нашей таинственной и даже мутной системы позволяет проводить над преступлениями «обряды», которые слабо напоминают то, что мы называем правосудием. Что обвиняемых, потерпевших и в конечном счете общество день изо дня подводит укоренившееся пренебрежение фундаментальными принципами справедливости. Что от системы уголовного права мы постепенно переходим просто к «уголовной системе».

Представления скольких людей, побывавших в КПЗ с пожелтевшими стенами или обшарпанных помещениях для допросов, о том, что «справедливо» и что «правильно», были полностью раздавлены столкновением с системой уголовного права?

Именно об этом мне и хотелось бы поговорить: объяснить, почему уголовное право играет такую важную роль, а также показать, что мы понимаем его совсем неправильно.

* * *

Для начала позвольте немного рассказать о себе. Я барристер по уголовным делам. Ничем особо не примечательный. Про дела, которые я веду, вы вряд ли услышите в новостях. Я обычный, специализирующийся на всякой мелочи младший адвокат, который однажды, возможно, будет представлять ваши интересы в суде, если вам вдвойне не повезет – то есть если вы окажетесь обвиненным в каком-нибудь рядовом уголовном преступлении и одновременно не будете иметь возможность нанять себе кого-то получше.

Я «младший» барристер в том же самом плане, в котором эта приставка применяется к нашим врачам[3]. Она не столько указывает на юный возраст, сколько применяется ко всем барристерам, начиная от стажеров (или «практикантов», как их зовут на юридическом жаргоне) и заканчивая боевыми орлами с проседью в волосах, которым пока еще не посчастливилось получить звание королевского адвоката (подобной чести удостаиваются самые выдающиеся в наших рядах).

Хочется, однако, надеяться, что наши пути все-таки никогда не пересекутся. Если же это случится, то могу сказать наверняка, что, как и в случае с могильщиком или медсестрой в КВД (кожно-венерологический диспансер), размахивающей перед вами ватной палочкой, произойдет это в один из худших моментов вашей жизни. Наш брат кормится человеческими невзгодами, а уголовное право – мерзкий недоразвитый двоюродный брат других, куда более утонченных и цивилизованных направлений права.

Роль, отводимая барристерам в этих страданиях, как я понял, мало кто толком понимает. Вина за это лежит главным образом на нас самих. Для профессиональных адвокатов мы невероятно паршиво объясняем род своих занятий. Если вкратце, то барристер уголовного права в первую очередь является адвокатом, ведущим различные уголовные дела в суде – как правило, в суде присяжных, – представляя при этом интересы защиты или обвинения. На практике же для этой работы также требуются навыки соцработника, семейного психотерапевта, манипулятора, переговорщика, личного водителя, спонсора проезда на общественном транспорте, бухгалтера, няньки для склонных к самоубийству, поставщика кофе, запасного папы с мамой в одном лице, а также, как это однажды случилось, человека, вынужденного сообщить заключенному о том, что у его подружки нашли гонорею, – даже не знаю, можно ли как-то назвать подобную «должность».

Моя повседневная работа разносторонняя и хаотичная. Чаще всего я выступаю в качестве обвинителя или защитника на суде присяжных, однако порой бывают дни, напичканные другими, более быстрыми слушаниями: отказ в предоставлении залога для подозреваемого в поджоге – тут; попытка еще больше смягчить приговор на заключительных слушаниях по делу торговца героином – там. Я то веду свои собственные дела, то замещаю коллег, застрявших где-то еще.