вот стоило только самому взглянуть в это благородное, беспощадной чистоты, зеркало, и… Глянула оттуда, с заоблачной высоты, на Ваську совершенно никчёмная, глупейшая его физиономия с оттопыренными ушами под фуражкой, упорно казавшейся гимназической, несмотря на золотистый якорёк. И такой по-детски нелепой была эта физиономия теперь, в форме, требующей к себе промеж чёрных погон и лакового козырька фуражки, – подлинного лица. Лица столь же достойного и величественного, как в княжеском гробу, – что Васька даже комок в горле почувствовал: таким колом встала досада на самоё себя, на глупость обстоятельств, дразнящую и предательскую изменчивость его удачи и, что греха таить, собственную с ней нерасторопность…

Васька сорвал с головы фуражку, словно это сколько-нибудь могло поправить его портрет, нарисованный им же с правдивостью первой исповеди.

Зашагал по шпалам, не видя и не слыша куда, и, кажется, даже не спотыкаясь, словно и не в этом мире, а уже в ином шёл. Где уже и некому будет представить столь сурового счёта. Так что очнулся тогда только, когда ему медным басистым окриком приказал посторониться паровоз, пыхтя и лязгая маслянисто-чёрными сочленениями.

Паровоз прошёл из-за спины вперёд, обдав угарной вонью и паром, а минуту спустя и ошпарив пониманием:

– Так это же мой! – проплыли в округлившихся глазах Васьки чёрные буквы на белой эмали: «Киев – Санкт-Петербург» (по-старому ещё).

– А и чёрт с тобой! – прорычал ему вдогонку морской кадет. – Так даже лучше.

Что именно было «лучше» в том, что чемодан его, черневший на багажной полке спящим доберманом, доедет домой уже бесхозным и попадёт в приют «бюро находок», в том, что доведёт он до валериановых капель Глашу, объявившись на пороге их квартиры на «Миллионной», а с отцом разделит полуштоф сибирской настойки, вызовет слезу у его суровой сестры Варвары, и, напротив, какую-то неуместную улыбку у «чувствительной» поэтессы – сестры Киры, что в этом к «лучшему» – «чёрный кадет» Василий Иванов ещё не знал.

Знал только, что братья его поймут. Они же видели, что в небе и в море им есть, где взаправду сражаться за Отечество, а ему пока ещё везёт.

Иное дело…

Утробным воем откликнулся на мысли вчерашнего мальчишки зов паровозного гудка. Васька поднял взгляд от шпал, прищурился.

Впереди, над рыжим пожаром дальнего леса, разрастались бурые клубы дыма.

В ту сторону навстречу эшелоны шли почти все военные, больше того, – фронтовые.

Переговоры «наверху».

Петроград. Кабинет министра иностранных дел С. Д. Сазонова

В кабинете министра иностранных дел, поверх карты Европы и европейской части России, развернута ещё одна карта: юг России – от Новороссии до Батуми, турецкое побережье, Босфор и Дарданеллы, часть Балканского полуострова.

Статский советник (впрочем, в цивильном) А. И. Иванов и министр Сергей Дмитриевич Сазонов, будто совершая некий ритуал, обходят с двух сторон, не сближаясь, стол с разложенными картами. И разговаривают, только время от времени поднимая взгляд друг на друга.

Кажется, что инициатива разговора исходит от Алексея Ивановича. Вот он, едва не горячась, говорит:

– Уверен: пора вспомнить наше решение и взять Проливы. Большой десант с юга и сухопутная атака с севера – и Босфор наш. Всё ведь так и идёт по наихудшему для нас сценарию: транспортная артерия перекрыта и уже ощущается «снарядный голод».

На что министр резонно ответил:

– Какое решение? Десятилетней давности? Вы же знаете – государь от него ещё тогда отказался. Он опасался, что Британия и Франция объединятся, чтобы не допустить наш флаг над Проливами, да устроят новую «Восточную войну»…

Историческая справка

В конце XIX столетия Россия начала подготовку к прорыву на берега Босфора. Уже на тот момент Черноморский флот многократно превосходил по своей мощи турецкий.

В течение нескольких лет в Одессе и Севастополе в обстановке глубочайшей секретности шла подготовка десантной операции. В захвате Босфора должны были участвовать эскадренные броненосцы «Синоп», «Чесма», «Екатерина II», «Двенадцать Апостолов», «Георгий Победоносец» и «Три Святителя», – они на то время составляли главную ударную силу флота. Планировалось также привлечь новейший тогда крейсер «Память Меркурия», канонерскую лодку «Терец», минные заградители «Буг» и «Дунай», минные крейсеры «Гридень» и «Казарский», а также десять миноносцев и тридцать малых миноносок. В десантной операции помимо моряков предполагалось задействовать экспедиционный корпус численностью в 35 тысяч человек.

6 июня 1895 года в Петербурге прошло «Особое совещание» с участием высших чинов Российской империи. На нём рассматривался только один вопрос – десантная операция с целью захвата Константинополя. В постановлении совещания было сказано, что для захвата столицы Османской империи, а также проливов Босфор и Дарданеллы, всё готово.

«…Взяв Босфор, Россия выполнит одну из своих исторических задач, станет хозяином Балканского полуострова, будет держать под постоянным ударом Англию, и ей нечего будет бояться со стороны Чёрного моря. Затем все свои военные силы она сможет тогда сосредоточить на западной границе и на Дальнем Востоке, чтобы утвердить свое господство над Тихим океаном», – говорилось в итоговом документе «Особого совещания».

Единственным человеком, выступившим против намеченной операции, был тогдашний министр иностранных дел России Н. К. Гирс.

Окончательное решение должно было быть принято государем.

5 декабря 1896 года император Николай II провел заседание Совета министров. Военные предложили провести операцию под видом учений. Флот должен был отправиться к Кавказским берегам, но затем изменить маршрут и на всех парах подойти к Босфору, подавить сопротивление турецких войск, пройти Мраморное море и заминировать вход в пролив Дарданеллы.

Основным соперником в этом конфликте российские политики видели не Турцию, а Великобританию.

После долгих раздумий царь отказался от плана, опасаясь спровоцировать глобальный конфликт.

– Но теперь мы союзники. И 90 процентов взаимных поставок с Антантой шло через проливы, пока турки с немцами не закрыли Босфор. Что, в Лондоне и Париже не понимают нашего общего интереса? – спросил, чуть повысив голос, статский советник. – И позиция государя существенно изменилась, не так ли?

– Да, с самого начала войны, конечно, – кивнул Сергей Дмитриевич и даже, кажется, чуть-чуть улыбнулся. Одними губами. – Он при мне говорил Палеологу – по памяти цитирую, но примерно так: «…Я не признаю за собой права навлекать на мой народ ужасные жертвы нынешней войны, не давая ему в награду осуществление его вековой мечты. Поэтому моё решение принято, господин посол. Я радикально разрешу проблему Константинополя и проливов».

Статский советник Иванов тоже покивал, вот только непонятно – с одобрением или сомнением. Скорее второе, судя по его реплике:

– Вот только ни в Генштабе, ни в Адмиралтействе нет никаких признаков подготовки «радикального решения».

Не прекращая медленной циркуляции вокруг карты, размеченной красными и синими дугами и стрелками, министр и руководитель политической разведки обменялись взглядами. Затем Сазонов бросил подчёркнуто сухо:

– Их решения или промедления – вне нашей компетенции. Могу только предположить, что с сухопутной частью операции не всё так просто. Дунайская армия может