проходит в свободное пространство и останавливается перед буксиром. Привязывают к нему канат, и «флотилия» имени «Прощай, молодость», как ее окрестил Игорь, трогается в дальнейший путь под пластинку «Смеющийся саксофон».

Ночь душная. Хочется спать на открытом воздухе неукутанным, но комары…

19 июня. Катер шел всю ночь без остановки. Наутро приехали в какое-то селение. Это совершенно русское село, с заборами, плетнями, палисадниками. Побыв немного, двинули дальше. Амгунь изменчива в своем русле. Ехали медленно, но когда попали на Кирпичный перекат, катер «забуксовал». Если смотреть на воду, то она бурлит, пенится и проносится вдоль борта с большой скоростью, но стоит посмотреть на берег, как иллюзия движения исчезает, — стоим на одном месте. Лавируя, кое-как добрались до островка. Течение около него необычайно быстро. Катер стал медленно двигаться назад. Видя это, мы решили использовать благоприятный момент, выкупаться. Игорь, я и толстяк Миша одновременно нырнули с лодок. Течение перевернуло меня, потащило вниз, выбросило вверх, пронесло несколько метров по поверхности и притянуло к берегу. От берега до лодок всего десять метров, но мне показалось, что не секунды я был под водой, а целую вечность, в какой-то адской трубе. Теперь предстояло более трудное — попасть на лодки. Пробежали метров на сорок вверх и бросились в воду. Опять водокрут, опять «труба». Вот моя лодка, но течение с колоссальной силой тащит меня мимо. Я отдаю остатки иссякающих сил, и все же до моей лодки не дотянуться и до следующей тройки не достать, но я уже близко к ним и хватаюсь за борт предпоследней тройки. Ноги поток моментально втягивает под лодку, и стоит немалого труда удержаться за борт. Кое-как взбираюсь. Игорь помогает мне, к я в лодке. Тут же вижу красное от напряжения лицо Михаила, бросаюсь к нему, и вот он уже сидит рядом с нами, тяжело переводя дыхание.

Прошли остров и остановились. Катер оказался бессильным в борьбе с Кирпичным перекатом. После некоторого раздумья Осадчий изрек: «Все на канат!» Это значит, один канат протянут от лодок к катеру, другой — на берег, нам. После чего начинается первый бурлацкий поход. Впереди идет, перекинув через плечо канат, Ваня — медвежьей силы человек, один из четырех рабочих. Остальные — за ним. В числе остальных и я. Идем вблизи высоченных скал. Берег возле уреза — груды обломков, валунов и крупной гальки. Ноги срываются, скользят. Вот кто-то упал. Раздался смешок и тут же умер. Не до смеха. В конце затянули песню: «Вдоль по бережку идем…», но и песня умерла. Из-под больших валунов, шипя, выползают гадюки. Свиваясь в кольцо, они широко раскрывают рот и, виляя, быстро шныряют через расщелины камней. Идем больше километра. Пот заливает лицо. Впереди виднеется грудастая скала. Она далеко заходит в реку, перекрывая нам путь.

— Бросай канат! — кричит Ваня.

Канат, как гадюка, извиваясь исчезает в веде.

Обходить скалу далеко, решаем пройти по ее обрыву. Он крутой, почти отвесный. Неосторожный шаг, движение, неудачно выбранная опора — и… вниз… Переходим осторожно, проверяя каждый камень, каждый выступ. На середине скалы, когда я тянулся к ближайшему камню, около руки проскользнула гадюка. Стоило мне от страха отдернуть руку, и я полетел бы, подскакивая на буграх и проваливаясь во впадины. Внизу — вода, вверху — скользкие выступы высокой скалы. Когда находишься в таком положении, лучше не глядеть ни вверх, ни тем более вниз. Последние усилия, и скала обойдена. И снова бурлачим. Но недолго, у деревни Санья катер садится на мель.

— В воду! Всем в воду! — кричит Осадчий.

Но мы и не думаем, стоим потные, разгоряченные работой.

— Что за ерунда! Я тоже вспотел! — Он сбрасывает брюки, ботинки и бежит в воду. Борется с течением, пробираясь к носу катера. Схватил его за нос, пытается не то оттолкнуть, не то сам оттолкнуться. Что-то крикнув невнятное, выбирается обратно на берег. Его жалкая фигура, с прилипшими к тощим ногам трусами, вызывает у нас смешок. Но делать нечего, «героический» подвиг совершен, пример подан, и нам остается только повторить его. И мы лезем в воду. До чего же она холодна! Под ногами острый галечник, камни. Впереди нас Ваня. Общими усилиями мы снимаем катер с мели.

20 июня. Четыре часа утра. Сопки скрыты туманом. Мы с Игорем ловим рыбу на закидушки. Зеленый шнур с большой гайкой на конце и двумя крючками. Ловим «на ощупь», держа шнур на пальце. Берет хариус, пескарь, иногда конь-рыба. Клюет так часто, что то и дело слышны всплески от падающих в воду гаек. К восьми часам рыбы достаточно на уху для всех. Довольные, мы идем мыться.

Из расщелины сопки, пенясь и урча, прыгает через камни светлая лента воды. Она обжигает, до того холодна. Покрякивая от удовольствия, ополаскиваем шею, лицо, грудь. Когда возвращаемся, костер уже вовсю пылает, подымая снежные хлопья пепла. Но уху не успели попробовать на берегу, едим в лодках, отчего она еще вкуснее.

Миновали Кирпичный перекат, подвернулся другой. Здесь вода еще более свирепа. Катер идет «змейкой» от берега к берегу. Но все усилия напрасны. Пересекая Амгунь под углом в 45°, волна налетела на нашу «флотилию» и захлестнула стоящую сбоку от кунгаса лодку. Лодка моментально наполнилась водой и, тихо покачиваясь, стала погружаться, утягивая за собой две строенные лодки. Мы уже приготовились к крещению, как услыхали с катера голос капитана: «Руби буксир!» Кто-то рубанул. И нас тут же потянуло вниз по течению. Кинули якорь, на мгновение остановились, но течение сорвало и понесло дальше. Якорь срывался несколько раз, несло на мыс. Это была гибель. «Приготовься к рубке каната!» Игорь схватил нож и стал перебираться к первой лодке, но тут кто-то крикнул: «Якорь встал!», и вода зажурчала у бортов.

За это время катер успел отойти в протоку и запутать винт в остатке каната. Ваня переправился на лодке к берегу, завязал канат от нашей «флотилии» вокруг лиственницы, после чего Игорь полоснул ножом по веревке, на которой был якорь, и нас, все лодки, прижало течением к берегу. Все обошлось благополучно, и по Амгуни понеслись звуки «Смеющегося саксофона».

Катера не было долго. Я успел побродить по тайге. Высокая трава, гниющий лес, паутина и тишина. Хоть бы звук, писк пичуги, — ничего нет. Только шаги мои да треск ломающегося под