момент, он чётко отпечатался в моей памяти. Мама наверняка ждала его много месяцев, ждала именно этого мига, именно этого короткого слова.

– Да-да, конечно. Ты будешь жить здесь, Гард, – с удивлением отвечает папа и опускается на кровать рядом с ним.

Он вместе с Гардом оглядывает комнату, шкаф и комод. Может быть, папа думает о том же, о чём и я: что именно в этой комнате привлекло внимание моего брата? Что именно в этой комнате заставило Гарда говорить?

Я оставляю их в спальне Гарда и бреду по коридору, заглядывая во все комнаты, и в конце концов выбираю себе самую большую. Её стены выкрашены белой краской, окно выходит на фьорд, и заходящее солнце освещает пыльный пол. Окно спальни Гарда выходит на эту же сторону дома, но она кажется более тёмной, как будто серые стены отбрасывают дополнительные тени.

Я ложусь на кровать и вздыхаю. Я очень устал от переезда. Так и буду лежать много часов, уставившись в потолок. На улице светло, и я не понимаю, день сейчас или ночь. Неужели в этом огромном доме не сплю только я? Появятся ли у меня здесь друзья? От таких мыслей я испытываю чувство одиночества, но не только. Я полон надежд. Ведь не может же моя новая жизнь оказаться хуже прежней?

Глава 3

Следующим утром я долго сплю. Ближе к полудню папа предлагает мне сходить в магазин.

– Я даже не знаю, где здесь магазин.

Папа смеётся и разводит руками, словно хочет меня успокоить:

– Надо же, какой энтузиазм! Он тут недалеко, рядом с главной улицей. Мимо точно не пройдёшь.

Я огибаю картонные коробки, заполонившие гостиную, и выхожу из дома.

Солнце шпарит, и приходится прикрыть глаза рукой, чтобы рассмотреть все соседние дома. Живёт ли на Лодочной улице кто-нибудь из моих ровесников? Они такие же, как я? Может быть, у них тоже впереди целое лето и они не знают, чем заняться? Я сгораю от нетерпения. Только представьте: мы переехали сюда, к этому маленькому фьорду на этом маленьком острове.

Переезд на новое место – это начало чего-то нового.

В последние недели такая мысль много раз приходила мне в голову. Если уж на то пошло, то здесь никто обо мне ничего не знает. Правда, и в старой школе мало кто знал. Я вдруг вспоминаю последний день в своём бывшем классе, и меня наполняет пустота. Никто мне ничего не сказал. Никто не сказал: «Мы будем скучать по тебе, Хенрик. Мы будем скучать по твоим шуточкам. Мы будем скучать по твоему смеху. Удачи на новом месте!» Никто ни хрена не сказал, хотя мы столько лет проучились в одном классе. Даже учителя забыли, что я собираюсь переезжать: им не было до меня дела.

Но здесь я могу стать кем захочу.

В голове появляется яркая картина: я представляю, как вхожу в свою новую школу в Ботсвике в первый день после летних каникул. Я вижу, как толкаю двери двумя руками, будто ковбой в вестерне. Голова у меня поднята, спина прямая, как линейка. Я не тащусь по коридору медленными короткими шажками, а иду длинными уверенными шажищами, и каждый проносит меня на метр вперёд. Фантазия не унимается, и я позволяю ей разгуляться: я чувствую себя уверенно – чёрт, я так уверен в себе! – и тут замечаю стайку девчонок у шкафчиков. Они разглядывают меня, мои коричневые скейтерские кеды, мою толстовку и зачёсанные на левый пробор волосы. Девчонки быстро отворачиваются, краснеют и начинают шушукаться. «Кто это? – наверное, говорят они и, скорее всего, хихикают. – Кто этот новый парень в нашей школе?»

Меня вдохновляют такие мысли, вдохновляют фантазии о лучшей версии меня. О том человеке, который не теряется в толпе, а выделяется из неё.

Я иду по Лодочной улице в своей реальной жизни и вижу, как две маленькие девочки играют во что-то вроде пятнашек. Заметив меня, они замирают, отходят к краю дороги и таращатся во все глаза. Я прохожу мимо, глядя себе под ноги, и краснею от их внимания.

«Ты полный ноль, – слышу я голос в своей голове. – Ты не тот высокий темноволосый самоуверенный киногерой. Ты ноль, который никому не интересен. А если ты становишься кому-то интересен, то наверняка по не слишком приятному поводу».

Мне кажется, что девчонки смеются надо мной и моей бейсболкой, что они корчатся от смеха и ржут так сильно, что чуть не описываются. Я снимаю бейсболку и остаток пути несу её в руке.

Магазин находится в конце улицы на другой её стороне. Я читаю вывеску на стене.

Лавка Леннарта.

Сердцем с Ботсвиком с 1939

Я открываю дверь и вхожу, над головой звякает колокольчик, а из глубины помещения доносится мужской голос:

– Привет.

Я не отвечаю и направляюсь к холодильникам, достаю пакет молока и пару йогуртов – один для себя, другой для Гарда. Меньше всего мне хочется расстраивать маму отсутствием внимания к младшему брату. Потом подхожу к полкам с хлебом.

– Возьми этот. – Глухой голос раздаётся так неожиданно, что я вздрагиваю. Я поворачиваюсь и вижу пожилого мужчину, который протягивает мне зерновой хлеб. – Я пеку его сам, – объясняет он. – Во всём Ботсвике лучше не сыщешь!

Мужчина старый, но у него широкие плечи, здоровенные руки, а густые седые волосы торчат во все стороны – может даже показаться, что у него на голове шапка.

– Совсем свежий, – добавляет он с улыбкой, после чего вроде бы теряет ко мне интерес. Он разочарованно кладёт буханку обратно на полку и собирается повернуться ко мне спиной.

– Я в-возьму его.

Старик замирает на полдороге.

– Очень хорошо, – говорит он и с любопытством поглядывает на меня, пробивая товары на кассе. – Турист? Я тебя раньше не видел.

– Нет. Мы вчера переехали сюда.

– Переехали? – старик вскидывает брови. – Вы переехали в Ботсвик?

– Да, мы вчера в-въехали в наш дом.

– Понятно, – говорит он, продолжая изучать меня. – Видишь ли, люди переезжают сюда не часто. Мы не очень привыкли принимать новых соседей.

– Да?

– Да, – кивает он. – После закрытия фабрики в этом городе больше пустых домов, чем живых людей, а это говорит само за себя. Но добро пожаловать в Ботсвик, где лето – это лучший день в году, – он посмеивается над своей шуткой. – А в каком доме вы живёте?

– Здесь рядом, – отвечаю я. – Папа отсюда родом. Он вырос в Б-Б-Ботсвике.

– Да что ты говоришь!

Что-то есть в этом старике. Большие ручищи, добрые