Шрифт:
Интервал:
Закладка:
При этом с пациентами Григорьев вёл себя всегда максимально корректно, безукоризненно вежливо и по-доброму. До сих пор на Кирилла Алексеевича не поступило ни одной жалобы от пациентов, а это большая редкость даже по тем временам. Что-что, а жаловаться у нас любят и умеют, и далеко не всегда по справедливости, по делу.
Жил Кирилл Алексеевич один, занимая половину благоустроенного коттеджа. Если с кем-то из местных женщин и вступал в отношения, то умел это скрывать просто на ура. За два года, проведённые в Столбово, Григорьев ни разу не был замечен в связи с кем-либо.
Слухи и гипотезы ходили разные, ведь присутствие рядом красивого одинокого мужчины всегда порождает массу измышлений. Кто-то уверял, что в областном центре, из которого приехал Кирилл, у него осталась невеста, а то и жена. Кто-то выдвигал гораздо более смелые и нескромные версии.
Как бы то ни было, Григорьев смотрел на всех сотрудниц больницы либо только с профессиональным интересом, либо не смотрел вовсе.
Однако жизнь — это постоянные сюрпризы, хоть и не всегда приятные. Однажды поздней осенью, в середине ноября, на операционном столе скончался пожилой пациент. Мужчину доставили по скорой из отдалённой деревни. Банальный аппендицит был запущен настолько, что медики ничего не успели сделать.
Конечно, никто даже не думал винить Григорьева, который дежурил в этот злополучный день и вёл операцию. Однако, наверно, нет ни одного настоящего врача, который не винил бы себя в подобной ситуации сам.
Вика вышла на дежурство в ночь, но была уже наслышана о произошедшем. Кирилл Алексеевич тоже дежурил в ночь. Было около полуночи, когда они пили поздний чай в ординаторской.
Почему-то сегодня Вика совсем не боялась Григорьева. Вид у него был растерянный и печальный, хотя Кирилл Алексеевич не сказал ни слова жалоб. Молча пил пустой чай и думал, казалось, о чём-то очень далёком.
— Угощайтесь, Кирилл Алексеевич, — осмелившись, Вика подвинула в сторону Григорьева контейнер с пирогами. — Сегодня по моему дедушке память. Мы с мамой напекли, с рыбой и с мясом.
Сказав положенные случаю слова, Кирилл Алексеевич взял кусок пирога. Потом ещё один, а потом ещё.
— Спасибо, очень вкусно. Моя тётя такие же пекла. Меня тётя вырастила, она одна жила, бездетная была. Заболела, к сожалению, когда мне было семнадцать. Я как раз школу только-только закончил, и тёти не стало. Тогда и решил идти в медицинский.
— А родители? С ними что-то случилось?
— Отчего же, — усмехнулся Кирилл. — С ними всё прекрасно. Просто они развелись, когда мне было семь лет, и я оказался никому не нужен. Каждый из них построил новую семью. Хотя деньги для меня тёте отправляли исправно, тут грех жаловаться. Отец на Севере живёт, а мама — в Челябинской области.
— Так вы совсем один сейчас? Или…женаты? — Вика сама удивилась собственной смелости.
Кирилл Алексеевич вдруг рассмеялся.
— Нет, не женат. И не планирую пока. Хомут на шею всегда успею надеть, а мне пока всего двадцать пять лет.
— Как это "хомут"? Почему вы так говорите? — возмутилась Вика.
Ну очень не понравилось ей то, что он сказал. Ведь сам он был лишён настоящей семьи, так почему рассуждает настолько цинично и не стремится всё исправить? Восстановить справедливость? Дать своим детям то, чего был лишён сам?
— А что ты так взбеленилась, Виктория Андреевна? — Григорьев сверкнул чёрными глазами.
Вика, решив не сдерживаться, высказала ему все свои мысли. У неё всегда было обострённое чувство справедливости, и эта особенность часто подводила девушку под монастырь.
Григорьев захохотал и долго не мог успокоиться.
— А что смешного я сказала, Кирилл Алексеевич? — надменно спросила Вика.
— По-твоему, каждый человек должен умиляться, наплодив потомства? Просыпаясь по ночам от детского плача и меняя подгузники? А потом, когда родители надоедят друг другу и разбегутся, ребёнок останется не у дел?
— Не у всех так, Кирилл Алексеевич! Далеко не у всех! Да, у вас был очень печальный опыт, но вы явно утрируете! Нельзя так грубо обобщать.
— Ты сейчас меня будешь жизни учить, пигалица, которая только вчера выпустила из рук мамину юбку? — вспылил Кирилл.
— Да идите вы!.. Вы…вы… — так и не собравшись с ответом, Вика резко встала, топнула ногой и выскочила в коридор, закрыв двери ординаторской.
Остаток ночи она провела в одной из палат, и с тех пор игнорировала Григорьева, стараясь свести общение с ним к минимуму.
Когда у Вики и Григорьева выпало следующее совместное ночное дежурство, девушка почти не переступала порог ординаторской: всю ночь она провела в палатах или в коридоре. Правда, пару раз пришлось спускаться с доктором в приёмный покой, встречать вновь прибывших пациентов. Вика держалась с Кириллом Алексеевичем спокойно и по-деловому, словно никакой ссоры между ними и не было.
Вика никогда не была глупой и рассеянной, и замечала, что молодой доктор поглядывает на неё как-то странно, будто хочет поговорить, однако максимализм молодости и желание проучить резкого и самонадеянного Григорьева оказались сильнее, чем желание выслушать Кирилла Алексеевича.
Но скорее всего, она уже тогда влюбилась в него горячо и безоглядно, потому и пыталась всеми силами изобразить, как ей всё равно, и как наплевать с высокой колокольни на самого Кирилла Алексеевича и на его сомнительные убеждения.
В середине декабря Кирилл Алексеевич уехал в областной центр на курсы, потому подготовка к корпоративу и прочая предновогодняя бурная деятельность происходили без него.
Был уже конец декабря, когда Вика заступила на очередное ночное дежурство. Судя по графику, дежурить она должна была с Ларисой Евгеньевной, язвительной и критичной, но очень доброй, доктором от Бога.
Срочной работы пока не было, и Вика сидела в ординаторской, глядя в тёмное окно на снегопад и слушая шум чайника. Неожиданно двери распахнулись, и Вика увидела…ёлку. Настоящую живую ёлку.
Потом начались шум,
