— Хватит болтать, Мухина! — перебил Володька. — Пошли в школу!

Я сразу подчинилась. Честно говоря, мне и самой хотелось поскорей уйти отсюда в людное место. Но перед уходом я, несмотря на Володькины насмешки, выдернула из головы длинный волосок и лаком для ногтей прикрепила его к входной двери. Почти у самого пола, чтоб незаметно было.

В школе я, конечно же, повстречалась с Леночкой Леонидовной.

— Вот что, милочка моя, — строго сказала она (Леночка Леонидовна всегда говорит «милочка моя», когда сердится), — я не собираюсь покрывать твои прогулы. Имей в виду: ты — кандидатка на исключение.

Я покорно кивала и отвечала, что буду иметь в виду.

Когда мы с Воробьем вернулись домой, я первым делом проверила — на месте ли волосок? Волосок был на месте, но со стороны двери оторван. Выходит, пока я отсутствовала, кто — то снова проникал в квартиру. Тут уж и Володька призадумался. Главное, что ничего не пропало, даже драгоценности маман в малахитовой шкатулке остались нетронутыми.

— Интересное кино получается, — сказал Воробей. — Может, к тебе Барабашка приходил?

— Барабашки через двери не ходят, — авторитетно заявила я.

— Ну тогда не знаю, — пожал плечами Володька. — Денег не взяли, драгоценности на месте. Значит…

— Значит, — подхватила я, ему нужно что — то другое.

На следующий день все частично разъяснилось. Или, лучше сказать, еще больше запуталось. Это был выходной, и мы с Воробьем сидели у меня, в сотый раз пережевывая эту странную историю. Вернее, я одна пережевывала. Володька со скучающим видом глядел в окно.

— Слушай, Воробей, — не выдержала я, — если тебе все это до лампочки, можешь проваливать. Я тебя не держу.

Он поднялся с кресла.

— Ты знаешь, мне действительно пора заниматься. Паганини говорил, что настоящий скрипач должен играть каждый день. Иначе рука перестанет чувствовать смычок.

— Сам ты смычок, — раздраженно бросила я. — «Не беспокойтесь, Игорь Николаевич, с Эмилией все будет в порядке». Кто это говорил?.. Тоже Паганини?! Наобещал с три короба, а теперь в кусты.

— Не в кусты, а на конкурс, — важно ответил Воробей.

— На какой еще конкурс?

— На такой. В Питере проводится конкурс юных скрипачей. Мне прислали приглашение.

— Поду — у—маешь, — презрительно скривилась я. — В Питере! Нашел чем хвастаться. Вот если бы тебя пригласили в Италию или в Штаты…

— Всему свое время. Для начала сойдет и Питер.

И Володька повернулся, чтобы идти.

— Иди, иди, — сказала я ему в спину. — Но учти: если меня укокошат, тебе по ночам будет являться мой окровавленный труп!

— Ну чего ты хочешь, Мухина?

— Зефира в шоколаде, — капризно произнесла я. — Но от тебя разве дождешься. — Я направилась в прихожую. — Если будешь уходить, захлопни дверь. Мне надо сходить в магазин. Чао — какао.

И я действительно пошла в магазин, купила там себе коробку зефира и, конечно же, на обратном пути все слопала, оставив парочку зефиринок на тот случай, если Воробей все — таки не ушел к своей обожаемой скрипке.

Володька не ушел. Сидя на прежнем месте, он от нечего делать листал фотоальбом.

Тут надо сказать, что мой папочка — страстный фотолюбитель. Он ни на секунду не расстается с фотоаппаратом. По — моему, даже спит с ним в обнимку. Так что наша семья запечатлена во всех мыслимых и немыслимых ракурсах.

В данный момент Воробей листал фотоальбом под названием «Наша дочь». Альбом открывался цветным снимком, который папочка умудрился сделать тринадцатого мая в роддоме номер тринадцать. Далее шли фотографии, где меня, голенькую, купают в ванночке; затем я, голенькая, лежу в кроватке, а после, опять же голенькая, сижу на руках у счастливой маман. Короче — сплошная порнуха.

На следующих страницах замелькали бантики, куколки, новогодние елки… Володька уже собрался листать дальше, но я завопила словно резаная:

— Стой! Стой! Стой!

Он даже вздрогнул от неожиданности.

— Ты чего, Мухина?

Я без лишних слов забрала у него альбом. Так и есть! Не хватает одного снимка. Его кто — то отодрал. Причем неаккуратно.

Я с победным видом посмотрела на Воробья.

— Что ты на это скажешь?

— На что?

— Протри очки, Паганини! — Я сунула ему альбом под самый нос. — Неужели не видишь: одной фотки нет!

— А может, Игорю Николаевичу не понравилось качество снимка.

— Мой папочка, — разъяснила я, — скорее повесится, чем наклеит в альбом некачественный снимок. Здесь и дураку ясно — фотку сперли. И спер ее тот самый тип, который приходил вчера ночью.

— Ага, — дурашливо кивнул Володька. — Это был шпион. А ты сфотографирована на фоне секретных ракет.

Я шутя замахнулась на него альбомом.

— Нет, нет! — тоже шутя, в ужасе заорал он. — Я ошибся! Просто кто — то узнал, что ты станешь знаменитой топ — моделью, и решил заранее украсть твой снимок!

Я на полную мощь врубила «кассетник»… В общем, мы стали беситься.

Вдоволь наоравшись и напрыгавшись, мы повалились без сил: я на диван, Воробей в кресло.

— Значит, так, Мухина, — отдышавшись, сказал он, — сколько тебе лет на этой фотке?

— Лет пять, наверное.

— А что ты там делаешь?

— Не помню. Вроде бы стою в детском саду…

— Слушай, а может, в других альбомах есть такой же снимок?

— Исключено. Папочка всегда оставляет лучший отпечаток.

— А негатив?

— Верно! — воскликнула я. — Должен быть негатив!

Мы помчались в кладовку, где у отца была оборудована фотолаборатория. И… замерли на пороге. Негативы вперемешку с фотобумагой валялись на полу.

Мы с мрачными лицами смотрели на весь этот кавардак. Все то, что в какой — то момент показалось нам веселой игрой, вновь превратилось в настоящую опасность.

— Воробей, — с тревогой сказала я, — меня выслеживает маньяк — убийца.

— Ну — у… — неуверенно протянул он. — Не думаю.

— Ой, мамочка, жить — то как хочется.

— Спокойно, Мухина, — твердо сказал Володька, видимо, вспомнив, что он все — таки мужчина. — Я тебя в обиду не дам.

— Не понимаю, — бормотала я, — если он забрал негатив, то зачем ему еще и фотография понадобилась?

— Здесь — то как раз все понятно. Сначала он обнаружил фото. Оторвал его. А затем нашел и негатив.

— А почему он не унес весь альбом?