направляется именно к ней, она испугалась, да и Щеголев смутился. «Получается, что я ее преследую, — подумал он. — Еще, не дай бог, шум поднимет».

Девушка, меж тем, выбралась из толпы и направилась через дорогу к автоматам с газированной водой, Щеголев догнал ее на полпути и, не дав ей возможности что-либо сказать, вынул из кармана письмо:

— Ваше?

— Так это вы? — ахнула девушка.

— Я! — сказал Щеголев. — Пейте воду и давайте поговорим — времени у меня в обрез.

Подойдя к автомату, девушка бросила в прорезь три копейки и хотела угостить водой с сиропом Щеголева, но он отказался. Тогда она быстро выпила сама, и они направились в небольшой скверик, раскинувшийся у кинотеатра.

Скамейки были все заняты, и, оценив обстановку, Щеголев предложил:

— Идемте-ка вот по этой улице.

Он кивнул направо.

— Ну, я вас слушаю, — сказал Щеголев, когда они прошли по тротуару шагов пятнадцать и выбрались на большой пустырь. Он оглянулся — вокруг никого не было.

— Во-первых, как вас зовут? — спросил Щеголев.

— Вера, — откликнулась девушка. — Я хотела рассказать насчет туфель...

Она запнулась и покраснела.

— Ну, ну, рассказывайте, не стесняйтесь. Вы работаете в магазине?

— Да.

— В каком?

— Во втором обувном.

— Это который в новом микрорайоне, на берегу речки?

— Да, он самый.

— И что же происходит в вашем магазине?

— А я сама разобраться не могу.

— А все-таки?

— Что-то с туфлями. По-моему, они ворованные или липовые.

— Ворованные? Вы уверены в этом?

— Нет. Но я случайно услышала разговор. Нефедова с Татьяной Васильевной. Они спорили насчет денег, как делить...

— Это кто такие?

— Нефедов — директор, а Татьяна Васильевна — заведующая отделом.

— Скажите, Вера, а какая обувь к вам поступает? Я имею в виду местную...

— Разная. Туфли-лодочки, знаете? Женские.

— Ну. А еще?

— Сандалеты.

— Какие?

— Ну... такие, с двухрядным швом без накладного ранта.

— Понятно, — уверенно произнес Щеголев, хотя понятия не имел, что такое «накладной рант». — Вы больше никому не рассказывали об этом?

— Нет. Только маме. Она уборщицей работает в нашем магазине. Я сказала ей — надо бы в милицию сообщить. А мама испугалась: «Не ходи! Тебя же выгонят из магазина, если узнают. А у тебя больное сердце, и ты работаешь рядом с домом». Но я все-таки ничего маме не сказала и решила пойти.

— Тайно от мамы? — улыбнулся Щеголев.

— Ага.

— Молодец!

— Что же мне сейчас делать?

— А что вы делали все время?

— Продавала туфли.

— Вот и сейчас надо продавать туфли.

— Но я не хочу продавать уголовные туфли.

— Как вы сказали? «Уголовные туфли»? — Щеголев рассмеялся.

— А что, разве не так? Мне Лида, подружка моя, давно уже рассказывала. Я, говорит, думала, я живу, а теперь вижу, что значит жить. Дома — ковры да хрусталь. А откуда у них это? И разве нельзя их забрать?

— Кого?

— Ну, Нефедова нашего и Татьяну Васильевну.

— А за что? — спросил Щеголев.

— Как за что! — воскликнула Вера. — Я же сама слышала... И потом ревизию можно сделать... Ведь можно?

— Можно ревизию, — успокоил ее Щеголев. — Только не сразу. А пока хотите нам помочь?

— Хочу. А что мне надо делать?

— Ничего. Но, во-первых, ни в коем случае никому не говорите о нашей встрече. И если что узнаете, не подавайте вида, что это вас заинтересовало.

— И сколько так может тянуться?

— Я не знаю. Наверное, долго.

— Сколько дней?

— Боюсь, что не дней, — вздохнул Щеголев. — Может быть, недель.

— И все это время продавать уголовные туфли?

«О, господи, — подумал Щеголев. — Что мне делать с этой девочкой?» Тут он подумал, что ведь это действительно мерзко продавать эти туфли. Но как объяснить девочке в красной косынке, что никаких мер они не предпримут, пока не разберутся во всем досконально...

— Откуда местные туфли поступают? — спросил Щеголев.

— Импортные с базы. А местные — из райпромкомбнната «Заря».

— Это от Курасова, что ли?

— Да, от них, — сказала Вера и взглянула на часы.

«Ба, — хватился Щеголев. — Ведь она курсанта будет ждать у кинотеатра. А он же не придет. Уехал курсант на задание. Надо ей тонко намекнуть».

Он нерешительно глянул на нее, на родниковые глаза, кротко мерцавшие под разбежавшимися врассыпную ресницами, и так тепло коснулся его нежный запах ее волос и губ, обветренных, покоричневевших...

Прошелестел ветер, платье на девушке вспорхнуло и казалось, она, легкая, как одуванчик, полетит сейчас над улицей, над черепичными крышами домов, над пустырем. Ветер пошумел немного, вздыбился пыльными смерчами на пустыре и внезапно стих.

Щеголев глянул на часы — надо спешить. И вдруг понял — как хотелось ему побыть этот вечер с Верой, посидеть в кино, даже посмотреть эту сентиментальную картину, сидя где-то в заднем ряду...

Мысль о фильме не выходила у него из головы, когда они возвращались назад к кинотеатру, он пытался отогнать эти настойчивые мысли, но ничего не получалось.

— Вам сколько лет? — неожиданно для себя спросил Щеголев.

— Восемнадцать, — сказала Вера. — А что?

— Я хотел сказать... хотел сказать, — не глядя на нее, произнес Щеголев, — просто так. Вы, наверное, курсанта ждете, — уклонился он в сторону. — Так он не придет. Это я вам точно говорю. Они... Они сейчас уже разъехались.

— А вы откуда знаете?

— Интуиция, — помялся Щеголев.

Он вытащил из кармана блокнот, вырвал из него листочек, черкнул на нем номер телефона и протянул листочек Вере.

— По этому телефону вы можете связаться со мной. Если что узнаете нового, обязательно позвоните.

— А если нет?

— Если нет? Звоните все равно. Только вот что, Вера, будьте осторожны. Впрочем, вы отличный конспиратор... «Красная косынка»...

Щеголев опять улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.

— И еще раз — никому ни слова о нашей встрече. Условились?

— А маме?

— Ах, маме! Что ж... Впрочем, нет, и маме не надо.

Они расстались. Он даже не смог ее проводить, потому что опаздывал на обыск, извинился, и, остановив попутную машину, уехал.

Вера позвонила на третий день, сообщила, что особенно