пухленькое, светлые волосы ежиком, неожиданные морщины прорезали высокий лоб, а под серыми глазами лежали густые продолговатые тени. Стараясь придать мужественность своему мягкому лицу с округлым подбородком, Куличенко отращивал усы, пытался демонстрировать «независимость» во взгляде, но ничего из этого не получалось, потому что парень он был деликатный сверх меры и смущался по каждому пустяку.

Селищев долго спорил со Щеголевым — можно и следует ли «устраивать на работу» к Курасову именно Куличенко. Справится ли он? Да и потом, ничего захватывающего для юноши там не предвидится, скука несусветная, да и согласится ли он? Но лишь только ему намекнули на это, как он сразу загорелся. После долгих размышлений они и сами решили, что лучшей кандидатуры пока нет — Куличенко никто в «Заре» не видел и не знает, а с места прежней работы в заводской бухгалтерии, откуда он уволился по собственному желанию, отзывы о нем, как о работнике, поступят несомненно положительные.

Щеголев долго инструктировал практиканта — как себя вести, как завоевать доверие руководителей комбината. Юра свою задачу усвоил быстро и, работая нормировщиком, по мере сил проявлял инициативу, в случае необходимости всегда задерживался после работы, был безотказен, чем понравился Курасову, и премии получал регулярно. Щеголев и Селищев были так же им довольны.

На другой день Щеголев осведомился у Каграманова, о чем поговаривают в цехе, не пронюхали ли чего, но в цехе была тишь — благодать, никто ни о чем не подозревал. Куличенко удалось сфотографировать накладные и пропуска, выписанные вначале, и затем, через некоторое время, — новые. Он отметил также, что документы, которые он переснял раньше, исчезли.

Однажды Каграманов и Куличенко сообщили Щеголеву неожиданную новость — в промкомбинате появились ревизоры. Это напугало Щеголева, ибо смешало все карты, он не знал, что делать, и пошел за советом к Виктору Викентьевичу. Начальник его пытался успокоить, высказал даже предположение, что, может быть, ревизия как раз кстати, ибо представит в руки ОБХСС дополнительные доказательства.

— Ничего они нам не представят, — мрачно произнес Щеголев. — А вот спугнуть Курасова могут.

Виктор Викентьевич помрачнел, выдвинулся айсбергом из-за стола и поплыл, поплыл к окну.

— Сколько у тебя фотодокументов? — быстро спросил он. — Можно на них построить обвинение?

— С грехом пополам, Виктор Викентьевич. Боюсь, что если ревизоры спугнут обувщиков, нам придется либо выжидать бесконечно долго, пока они успокоятся и опять примутся за старое, либо придется сразу начинать «кампанию», тогда наши шансы половина — на половину, и, скорее всего, они сухими выйдут из воды.

Виктор Викентьевич слегка побагровел и задышал тяжело.

— Ну, ты мне обстановку не осложняй, не осложняй! В данной ситуации... Откуда они, эти ревизоры?

— Из народного контроля.

— Из городского?

— Да.

— Я позвоню им сейчас. Мы узнаем, чем они располагают...

— Виктор Викентьевич, — Щеголев умоляюще поглядел на начальника. — Не надо сейчас звонить. Давайте уж подождем, пока они окончат ревизию, а потом мы их документы и выводы сможем изучить.

— Хорошо. Но ты же не хочешь ждать.

— Подожду. Да и что ревизоры могут доказать? Вы же помните тактику Курасова — «Обувь продана, документы уничтожены»... И сейчас, именно сейчас, документация у них в полнейшем ажуре.

— Да, давай все-таки подождем, может, что удастся выудить и ревизорам.

Ничего не удалось выудить, хотя трудились ревизоры в поте лица, скрупулезно копались в документах чуть ли не целый месяц. Ревизоры пришли, ревизоры ушли, а через некоторое время поступила в «Зарю» пространная бумага, с подробным перечислением недостатков, которые ревизорам удалось обнаружить. Были это в основном мелочи, но Курасов бумагу зачитал на общем собрании цеха; двум работникам, в том числе кладовщику, объявил выговор, а трех лишил премиальных и оперативно сообщил в народный контроль, что нерадивые производственники, нарушившие дисциплину и проявившие халатность, наказаны и в случае повторения подобного меры будут приняты еще более строгие, и вообще, в цехе наводится порядок.

Бумагу в народный контроль отослали. А через неделю пошла «левая» обувь...

* * *

Каграманов своей работой доволен — сутки дежурит, двое дома. Времени свободного у него много было, но на базаре он теперь уже в воскресные дни не появлялся. Домой же к нему книжники по-прежнему наведывались. В том числе и Леонид Щеголев. Обсуждали они с Леонидом новинки научной фантастики, а также и то, как идут дела в цехе.

Несет свою вахту Каграманов исправно, никаких претензий к нему со стороны начальства нет. Сидя в своей маленькой будочке у ворот, попивая чай и читая в свободное время книжки, а также встречаясь с Курасовым, он все время ловил себя на мысли, что думает об одном и том же: почему это все-таки Курасов пригласил его — действительно ли хочет продемонстрировать свою неуязвимость, чтобы не подумал кто жаловаться еще? А, может быть, испугался все-таки — как бы чего не вышло?

Во всяком случае, ни в какие такие дела свои они его больше не посвящают, но он-то прекрасно видит, что в этой «Заре» происходит, видит даже со своего скромного вахтерского поста. А о том, что он видит, они со Щеголевым и говорят между жаркими спорами о работах Кобо Абэ, Ефремова и Клиффорда Саймака.

Щеголеву меж тем пришлось совершить несколько поездок в другой город и в совхоз, где проживали работники обувного цеха, уволившиеся в разное время. Одна из этих поездок была успешной, удалось уговорить бывшего сапожника дать письменные показания, которые для следствия имели определенную важность, ибо подтверждали то, о чем рассказывал Каграманов. Возвратившись, Щеголев снова приступил к обработке бумаг, поступавших от Куличенко. Работы становилось все больше, выглядел Леонид сильно уставшим, он похудел, побледнел. С Верой они виделись теперь совсем редко.

Сегодня он как раз прибыл в город после двухдневной поездки в предгорный совхоз, где работал уволившийся когда-то с «Зари» шофер Малыхин, от которого вначале ничего добиться не удалось. И вот Щеголев сделал удачный заход по второму кругу, и шофер кое-что рассказал, но письменные показания давать никак не хотел, и Щеголеву стоило больших усилий убедить его, чтобы он подписал бумаги. Вернулся в город Щеголев утомленный и небритый, и хотя был конец рабочего дня, заглянул все же в горотдел, поднялся к себе в кабинет на второй этаж. Открыв сейф, он вытащил папку, на которой его рукой было начертано «Скороходы». Положив папку на стол, он вынул пухлые черные пакеты из-под фотобумаги. В них хранились переснятые наряды, накладные, пропуска и расписки. Щеголев