— Шмидт для нас «и академик, и герой, и мореплаватель…». А Папанин кто? Естественно, — плотник… Книгу-то вашу издавали, когда он был начальником Главсевморпути, а кто из руководства любит предшественников?.. Вон как Хрущев Сталина-то попер…

Против последнего примера возразить было нечего, так что старый полярник, видимо, был прав. Позднее я убедился, насколько Папанин терпеть не мог «шмидтовцев», причем для него это определение было ругательным. С нашим жизненным опытом той поры мы не рисковали судить о взаимоотношениях высшего руководства (которое Уинстон Черчилль сравнил со «схваткой бульдогов под ковром»), но сам по себе такой экскурс в недавнюю историю Арктики показался нам достойным внимания.

Повезло не только нам — важнее, что с Русановым повезло России. Для нас русановская деятельность выглядела очень значительной по объему, причем многосторонней: геология, изучение ледников, ликвидация белых пятен, океанография, топографические съемки, рельеф — целый комплекс проблем, и все с использованием минимума технических средств. Соответственно, длинные пешие маршруты, чтобы добыть эту информацию. Ясно, что многое из его научного наследия мы могли и должны были использовать. Например, карты, снятые им, отчетливо демонстрировали изменения природной среды, в первую очередь ледников. Много было сделано им просто впервые — от пересечения Северного острова и до карты его внутренних районов. Он первым установил отступание ледников на Новой Земле, а это важный момент с точки зрения прогноза изменений среды в связи с ожидаемым потеплением или похолоданием, Действительно, многое из того, что он считал необходимым для мореплавания в Арктике, спустя четверть века воплотилось в деятельности Главного управления Северного морского пути. И наконец, таинственное исчезновение — «пойти, открыть и пропасть…».

Вовремя появился Русанов, потому что российская политика в Арктике в ту пору оказалась в тупике, что неудивительно. Надо же было такое брякнуть на самом высшем уровне: «Так как на Севере постоянные льды и хлебопашество невозможно, и никакие другие промыслы немыслимы… необходимо народ с Севера удалить!» (Визе, 1948, с. 144). Подобных примеров хватало и в дальнейшем, достаточно вспомнить историю золотопромышленника Михаила Константиновича Сидорова, истратившего деньги на изучение Севера и умершего в нищете. Это он был вынужден обратиться к английским морякам с обещанием премии за рейсы к устьям Оби и Енисея, получив отказ от самого Федора Петровича Литке, совмещавшего в ту пору должности президентов Академии наук и Географического общества, со следующей мотивировкой: «У нас, русских, нет такого моряка, который решился бы плыть морем в устье Енисея» (там же). Тем самым былая Российская Арктика открывалась всем желающим — хватай не хочу. Естественно, соседи не зевали… Потом власти спохватились сами и начали сверху спускать запоздалые, как в наше время говорили, ЦУ и РУ (руководящие и централизующие указания), а российское чиновное руководство на местах традиционно топило любое мало-мальски новое мероприятие, не сулившее ему непосредственной выгоды. Мы обсуждали со старыми полярниками и эту проблему, получив однажды совершенно неожиданный пример ее актуальности в наше время: американцы шастают по нашей Арктике где хотят, вплоть до территориальных вод. В Ялте товарищ Сталин мог, конечно, за нашу кровушку заставить союзников признать наши арктические моря советскими внутренними водами, да предпочел пол-Европы… И адмирал Кузнецов, хоть и голова, ему не подсказал… После войны хватились, сказали, что Севморпуть наша внутренняя магистраль, да что толку…

В последнем мы убедились много времени спустя весьма наглядно, а что касается адмирала Кузнецова, то, как известно, инициатива наказуема, тем более в тоталитарном государстве.

В похожей (но не совсем) обстановке и пригодился Русанов, принявший риск проведения необходимых мероприятий в жизнь на себя, одновременно предоставив возможность местному архангельскому начальству достойно предстать перед столичным, поскольку еще оказался и дипломатом, что проявилось и позднее.

Он на редкость удачно вписался тогда в события на полярных окраинах России, поскольку хорошо понимал интересы страны по двум главным направлениям: во-первых, в транспортном освоении своих полярных окраин (прежде всего на море) и, во-вторых, в эксплуатации природных ресурсов, прежде всего полезных ископаемых, являясь, таким образом, идейным предшественником Самойловича и Шмидта. Читателю следует учесть, что геолог не может руководствоваться ситуацией лишь сегодняшнего дня, хороший специалист всегда работает на будущее. Минеральные богатства, не находящие применения сегодня, завтра с изменением конъюнктуры могут оказаться стратегическим сырьем, и история с этой точки зрения преподносит нам немало сюрпризов. В одной из книг, изданных на рубеже XIX–XX веков, автор, описывая нефтяные месторождения как источники топлива, отмечает их доходность благодаря продаже мазута и керосина, с одной стороны, а с другой — жалуется на затраты для уничтожения не находящей сбыта огнеопасной легкой фракции — бензина. Другие времена — другие песни… Так что геология — это не только наука о породах, слагающих нашу планету, но еще и о предвидении их использования в будущем, что дано далеко не каждому. Русанову это удавалось неплохо, что и сделало его в значительной мере провидцем российского будущего в Арктике. Но Русанов — геолог — это только часть проблемы о роли личности в истории Российской Арктики, явившийся, как отмечено выше, в нужном месте и вовремя. Эта личность не замыкалась в профессиональной сфере, а видела проблему в комплексе.

Другой составляющей комплекса проблем для Русанова стала разработка перспектив развития Северного морского пути. Ведь добытые в Арктике ресурсы и сырье надо было еще вывозить самым дешевым морским транспортом. Он правильно сообразил, что полярник без моря — это не полярник, поскольку Арктика — это прежде всего ледовитые океанские акватории с присущей только им спецификой. Эту особенность арены будущей деятельности герой книги не только воспринял в самом начале своей арктической карьеры, но и усваивал в процессе экспедиционной работы, осмысливая и развивая ее на будущее. То, что ему это удалось — лишь подтверждение его незаурядности. В сочетании этих двух направлений — ресурсного, с одной стороны, и морского транспортного, с другой — он и остался в истории освоения Российской Арктики.

Еще одно обстоятельство привлекло внимание будущих полярников, стоявших в самом начале своего жизненного и научного пути. Разумеется, соотношение личного и общественного определяет значимость любой исторической личности. Однако эта аксиома усложняется, если страна и государство — существенно разные понятия. Похоже, наши предки во времена Русанова уже не только понимали это положение, но и руководствовались им на практике. Выступая в разчой форме против самодержавного государства (включая участие в революционном движении), они одновременно не отказывались служить стране — в биографии Русанова это буквально бросается в глаза. Не берусь судить за нас всех, но, по крайней мере, для мужской половины российского общества идея службы то ли государству, то ли стране, то ли обществу всегда была актуальной и очень непростой, особенно на переломных моментах российской истории, на которую пришлась вся жизнь героя настоящей книги. Пример Русанова весьма поучителен, хотя едва ли история и тем более литература являются руководством для прагматиков, оставаясь прежде всего проявлением духовной жизни общества.