А юношеская склонность к самоутверждению уже отчетливо проявлялась в нем. На летние каникулы мать нередко отправляла Володю к родным в деревушку под Кромами. К ее ужасу, он заявил, что намерен одолеть пятидесятиверстный путь пешком — и одолел! Непогода не останавливала подростка, у которого начинали пробиваться усы, — к его услугам был любой старый стог, а при случае он не постеснялся бы попроситься на ночлег в попутной деревушке. А что может быть лучше для здоровья помимо таких пеших переходов? И не только — еще расширение кругозора в окружающей жизни, природе, умей только смотреть и удивляться, умей спрашивать и слушать, не замыкаться в себе. Такая в ту пору у него была жизненная школа, по-своему неплохая.

Все повторилось после перевода в Александровское реальное училище — на этот раз, по-видимому, от отсутствия интереса к прикладным наукам, связанным с техникой. Было от чего не спать долгими ночами матери в размышлениях о судьбе сына, да и сам Володя, несомненно, не ощущал жизненного комфорта и понимания со стороны сверстников. Однако затем ситуация изменилась к лучшему — Любовь Дмитриевна неожиданно обрела мудрого союзника в лице одного из своих постояльцев, который появился очень вовремя. Сближение старших, завершившееся для нее вторым замужеством, обернулось для сына благом, хотя далеко не сразу.

Андрей Петрович Соколов, второй муж матери Володи, служил преподавателем древних языков (которые так досаждали пасынку во время учебы в гимназии) в Орловской духовной семинарии. К счастью, Андрей Петрович был настоящим педагогом — для него на первом месте стояли не формальные успехи ученика по программе, а сама молодая личность в процессе формирования со всем ее потенциалом на будущее. Так он, видимо, воспринимал приемного сына, а тот принял своего отчима со всем пылом молодой, истосковавшейся по пониманию души, хотя для этого понадобилось длительное время. Огромным терпением обладал господин Соколов, поскольку все приключения пасынка в учебных заведениях отражались прежде всего на нем как на профессиональном преподавателе. Семинария оказалась для молодого Русанова последним прибежищем, куда он попал не без протекции отчима в 1891 году, где и застрял на долгие шесть лет, оставаясь на каждом курсе по два года. Поразительно, что столь долгий путь постижения семинарских наук не отразился на их отношениях, хотя, вероятно, Соколову пришлось выслушать немало горьких упреков начальства по поводу успехов приемного сына. В позднейших воспоминаниях о периоде обучения сам Русанов, будучи уже взрослым человеком, высказывался неоднократно и достаточно критически. По собственному опыту он считал, что гимназия забивает голову тысячами ненужных вещей, не может научить работать, а человека с чутким сердцем неизбежно приведет к тюрьме и ссылке — вывод далеко не однозначный и тем не менее весьма возможный для конкретной личности… По поводу церковного образования, несмотря на неизменно хорошие отношения с отчимом, он высказывался не менее критически: «Духовенство своими школами…проповедями, писанными по заказу, храмами, созданными по принуждению, превосходно выполнило задачу правительства: оно держало народ в полном невежестве, в слепой косности, в диком суеверии до тех пор, пока могло» (1945, с. 350). Несмотря на эти критические суждения, уже первые работы Русанова, написанные в вологодской ссылке, показали достаточно высокий уровень его образования, в том числе и по таким вопросам, которые он мог постичь лишь в процессе самообразования. Наконец, едва ли без должной подготовки он смог бы поступить в один из самых престижных европейских университетов. Так что в части образования нашего героя мы имеем очевидное противоречие, которое не объяснил ни один из его биографов. Частично этот пробел можно восстановить на основе перечня книг, прочитанных нашим героем в молодые годы.

Составители сборника 1945 года раскрывают эту сферу интересов в детские годы слишком в общем виде: «Рано пристрастился Володя Русанов к чтению. Любимыми его книгами были рассказы о путешествиях и описания природы. Книги он покупал себе сам, тратя на них все деньги, которые получал в подарок от родных. Так у него в детстве составилась собственная библиотечка» (1945, с. 6), но без каких-либо конкретных ссылок. Позднее документы охранного отделения за время пребывания Русанова под стражей перечисляют: «Основы химии», «Психология» Вундта, «Введение в изучение зоологии и сравнительной анатомии» М. А. Мензбира, сочинения Г. И. Успенского, М. Е. Салтыкова-Щедрина, И. Н. Потапенко (в то время по популярности соперничавшего с А. П. Чеховым). Интересно, что в список входят самоучитель французского языка, а также книга Фритьофа Нансена о дрейфе на «Фраме» — первое зафиксированное свидетельство интереса к полярным странам. Издавна среди арестантов существовал обычай делиться с товарищами полученной с воли литературой, что также способствовало развитию кругозора. Все перечисленное позволяет считать, что молодой Русанов в период формирования жизненных взглядов и интересов отличался помимо широкого кругозора еще и вниманием к естественным наукам и стремлением к самообразованию, хотя о достигнутом уровне судить сложнее. Важнее другое — спустя несколько лет в Вологодской ссылке он успешно использовал эти познания, порой по неожиданным направлениям, что показательно само по себе, в чем читателю предстоит убедиться.

Вскоре в повседневной жизни Владимира Русанова обозначились новые сложности, возникшие благодаря его причастности к событиям, входившим в сферу компетенции охранного отделения. Во все времена становление личности молодого человека сопровождается переоценкой окружающего мира, порой приобретая форму отрицания всего достигнутого и родителями, и обществом, — в России со времен Тургенева это явление с присущими ему крайностями получило название нигилизма. С конца XIX века общественная ситуация в стране осложнилась повышенной восприимчивостью не слишком образованной молодежи к революционным идеям, нередко в самой экстремальной форме. Не избежал новых веяний и герой этой книги.

В исторической литературе вовлеченность Русанова в революционное движение приписывают его дружбе с семинаристом Владимиром Родзевичем-Белевичем, впоследствии членом РКП(б), умершим от чахотки в разгар Гражданской войны. Оба входили в кружок, собиравшийся для обсуждения политических и общественных проблем на квартире у учительницы Надежды Смерчинской, находившейся под негласным надзором полиции. В докладной записке орловского губернатора министру внутренних дел от 12 октября 1894 года сообщалось, что «к Смерчинской ходило много гостей и все молодые люди обоего пола, от четырех до пятнадцати человек, почти ежедневно; гости эти пили чай, что-то читали и писали, просиживали иногда до рассвета…» (1945, с. 400), среди которых оказался и Русанов. Описанная выше ситуация, однако, не была столь мирной, судя по заявлению одного из участников: «Когда вы все изучите, тогда составите союз и будете бороться с правительством» (там же). При попытке установить связь с местными рабочими члены кружка в августе 1894 года оказались в поле зрения охранки, включая Русанова, причастность которого была установлена на основании показаний одного из арестованных. «Благодаря своему твердому поведению во время следствия Владимир Александрович благополучно выпутался из этой истории» (1945, с. 8), считают составители сборника 1945 года, но это был только первый раунд в его длительном поединке с охранным отделением, который он выдержал. Видимо, к этому же времени относится характеристика Русанова одной из участниц кружка, несомненно, неравнодушной к нему: «Высокий блондин, полный жизни и энергии, он, как говорится, был душой нашей организации в то время, но он более чем кто-либо из нас вдавался в теоретическую область. Читал он много, толково, говорил превосходно, никогда в спорах не оскорблял противника и, между тем, оставался победителем. Симпатии слушателей всегда были на его стороне» (Орловская правда. 1940. 13 ноября).