чтением «1001 ночи». Показательно также, что популярность книги А. Галлана в свое время пробудила интерес к древним манускриптам и на самом Востоке, изменила отношение Востока к собственному культурному наследию: в 1835 году в Египте был впервые опубликован текст той рукописи, которая служила источником «1001 ночи» (см.: Zakharia 2009: 48). Некоторые же сочинения известных арабских писателей XX века — Х. Тауфика аль-Хакима, Таха Хусейна, как отметила С. Франсуа, были созданы под влиянием «1001 ночи» (см.: François 2012: 19).

Желание познакомить читателя с чужим, но манящим миром Востока, при этом не оттолкнув его совершенной чуждостью, дать «ученые» пояснения сказочным историям определяло и замыслы подражателей А. Галлану, хотя их ориенталистская эрудиция не всегда формировалась так же, как у автора «1001 ночи». Франсуа Петис де ла Круа был, как и А. Галлан, знатоком Востока, переводчиком с арабского, с юности прожившим десять лет в Сирии, Персии, Турции, работавшим в посольстве Франции в Марокко. Его сборник сказок «1001 день» также основывался на подлинных рукописях, с которыми был знаком автор, и предлагал читателям сказочные истории как «столь же полезные, сколь и приятные» (Pétis de la Croix 1980: 34). Автора «1001 дня» занимала возможность продемонстрировать читателю экзотические нравы и диковинные традиции иной культуры, он при этом старался описывать магию, основанную на знании математики, медицины, теологии и философии (см.: Citton 2009: 35).

Аббат Жан-Поль Биньон, королевский библиотекарь, хотя и был другом А. Галлана, но, в отличие от него и Ф. Петиса, не знал восточных языков и никогда не путешествовал на Восток. Однако его «Приключения Абдаллы» справедливо помещают в «галлановскую линию» восточных сказок, поскольку он был охвачен тем же пафосом «учености», черпая информацию из восточных рукописей, которые привозили для библиотеки миссионеры.

Тома-Симон Гёллет тоже не был ориенталистом, но этот чиновник парижского магистрата был влюблен в литературу и, воспользовавшись сборником А. Галлана и другими восточными историями, черпая сведения из «Восточной библиотеки» д’Эрбело, смог создать несколько сборников сказок («1001 четверть часа, тартарские сказки»; 1715; «Чудесные приключения мандарина Фум-Хоама, китайские сказки»; 1723; «Султанши Гузарата, или Монгольские сказки»; 1732, и др.), пользовавшихся большой популярностью у современников. При этом он подражает манере ученых и снабжает свои сказки примечаниями, содержащими разнообразные исторические, географические сведения, описание нравов Востока и т. п.

Так или иначе, сказочники-ориенталисты и любители старались не столько насытить свои сказочные истории сверхъестественным, волшебным, подчеркивая вымышленность своих рассказов, сколько, создав своего рода «научное чудесное», поразить необыкновенным, не похожим на европейский, восточным образом жизни — «пышным и полным неги» (Bahier-Porte 2002: 35, 39).

Казалось бы, подобные сказки, авторы которых тяготеют к усилению познавательной функции жанра, учитывают новые знания, должны вписываться в линию просветительской литературы. Ведь, по утверждению Ж. Роле, именно в Просвещении с его идеей толерантности, способствовавшей угасанию веры в абсолютное превосходство европейской цивилизации, было осуществлено подлинное открытие Востока для европейцев (см.: Raulet 2012: 255—256). Однако оказывается, что и ученые-ориенталисты (напр., тот же Бартелеми д’Эрбело, а позднее — Сильвестр де Саси), и авторы сборников восточных сказок держат дистанцию по отношению к просветительскому движению или даже выступают как его противники. Их мало занимают дорогие сердцу Ш. де Монтескье, Вольтера и др. политические споры, инвективы против восточного деспотизма и борьба с религиозными предрассудками как мусульман, так и христиан. Впрочем, в подходе к религиозным аспектам восточной жизни авторы «contes orientaux» проявляют осторожность и мягкость сродни просветительскому принципу толерантности[131]. В этом аспекте сборник Ж. Казота играет особую, можно сказать парадоксальную, роль.

«Продолжение „1001 ночи“»: особенности западно-восточного художественного диалога

В отличие от шумного и довольно устойчивого успеха «Влюбленного дьявола», «Продолжение „1001 ночи“» не пользовалось ни широкой известностью, ни большой читательской популярностью[132]. Более того, современный знаток жизни и творчества Ж. Казота Ж. Декот не считает это произведение творческой удачей писателя: по его мнению, по сравнению с «Влюбленным дьяволом» сказки «Продолжения» кажутся бледными, схематичными, слишком затянутыми и даже нудными (см.: Décote 1984: 362). Однако с точки зрения поэтики жанра писатель и здесь выступает в большой степени новатором, не повторяя (хотя и учитывая) ни опыт А. Галлана, ни свои собственные ранние опыты сказок. Ж. Казот создает «Продолжение» в возрасте 69 лет, в период, когда возникает новая волна интереса к романическому и сказочному. Не случайно с 1775 по 1789 год выходит 112 томов «Библиотеки романов» («Bibliothèque des romans»), 36 томов «Воображаемых, романических, волшебных путешествий» («Voyages imaginaires, romanesques, merveilleux»; 1787—1789) и 41 том знаменитой сказочной антологии «Кабинет фей» («Le Cabinet des fées»; 1785—1789), куда входят и сказки Ш. Перро (1 том), мадам д’Онуа (2—4, 6 тома), и «1001 ночь» А. Галлана (7—11 тома), и даже перевод с немецкого сказки Х.-М. Виланда «Чудесные приключения дона Сильвио де Розальвы» («Der Sieg der Natur über die Schwärmerei oder die Abenteuer des Don Sylvio von Rosalva»; 36-й том).

«Продолжение „1001 ночи“, арабские сказки» Ж. Казота были опубликованы в последних четырех томах «Кабинета фей» в 1788—1789 годах. От появления знаменитого сочинения А. Галлана, вышедшего в начале века и породившего моду на восточные сказки, прошло довольно много времени. Специалисты полагают, что в замысел издателя «Кабинета фей» Поля Барда входило желание оживить читательский интерес к «contes orientaux», почему он и обратился к Ж. Казоту с предложением выпустить сборник, подобный галлановскому.

Чрезвычайно важно, что, как и произведение А. Галлана, «Продолжение „1001 ночи“» Ж. Казота опирается на подлинную арабскую рукопись и «является примером сложных отношений, установившихся в XVIII веке между арабской и французской культурами» (Robert 2012: 7). Однако если А. Галлан был ориенталистом, путешественником и дипломатом, знатоком арабского и других восточных языков и тщательно сам работал над исходной рукописью «Ночей», то Ж. Казот «не знал арабского и никогда не вступал в прямой контакт с восточной цивилизацией» (Robert 2010: 225). Более того, он, по его собственному признанию, весьма существенно переработал предоставленный ему перевод арабских сказок, сделанный «бедным малым, греческим монахом» (Robert 2010: 226) — неким Дианисиасом Шависом (Дом Шависом) — сирийцем, священником конгрегации Св. Базилия, обучающим арабскому языку в Коллеж Руаяль. Причем, был ли писатель знаком с этим человеком напрямую или общался с ним через издателя, Поля Барда, до сих пор точно не известно.

Перевод, сделанный Шависом, не сохранился, существует лишь рукопись, с которой этот перевод был сделан, причем некоторые сказки, что включены в сборник Ж. Казота, в этом манускрипте отсутствуют (в частности, «Чародей, или Рассказ о Мограбине»). При этом часть переведенных Шависом сказок была не принята Ж. Казотом, о чем он сам сообщал издателю: «Я отверг 12 сказок, которые он перевел. Я взял крохи из тех, что поставил на их место» (Robert 2010: 226). Специалисты полагают, что