правда, то начавшееся представление постепенно перешло в реальность. Если слишком долго носить маску, станешь сам походить на нее.

За время правления Артемизии Пигр переработал всю «Илиаду». На каждую строку Гомера он написал собственную. Результат получился убийственный, особенно в его исполнении. Пигр также написал необычайно умное повествование о войне лягушек с мышами и как-то летним днем спел мне это произведение приятным, чистым голосом, и меня очень позабавила его резкая сатира на претензии арийского военного сословия — сословия, к которому я и принадлежу, и нет. Я от души наградил певца аплодисментами.

— Чудесное сочинение!

— Как ему и подобает быть, — ответил он, мотнув головой назад и прикидываясь слепым. — Это сочинил Гомер. Я лишь спел. Я только его голос.

— Вы рожденный вновь Гомер?

Пигр улыбнулся, приложил пальцы к губам и на цыпочках удалился. Потом я часто думал, что же стало с ним в сыром Приморском дворце Артемизии?

В Галикарнас к нам пришла весть из Греции. Не помню, кто ее доставил, — наверное, какой-нибудь купеческий корабль. Не помню точно, что там говорилось, но мы с Мардонием так встревожились, что на следующее же утро покинули Галикарнас и вместе отправились в Сузы.

5

До сих пор афиняне считают битву при Марафоне величайшей победой в истории военного искусства и, как обычно, преувеличивают. На самом деле было вот как. До того как Датис разграбил Эретрию и сжег городские храмы, Афины готовы были сдаться. Афинскую демократическую партию возглавляли Алкмеониды, клан нашего благородного Перикла, и они недвусмысленно намекали: если Персия поможет им изгнать аристократическую партию, они более чем охотно признают власть Великого Царя. Что они собирались сделать с Гиппием, точно не известно. Хотя демократическая партия часто вступала в союз с Писистратидами, век тиранов подходил к концу, и даже само слово «тиран» звучало ругательством, а некогда оно означало тень бога на земле.

Я никогда не понимал, почему тираны оказались в такой немилости. Однако греки — самый непостоянный и изменчивый из народов, им так легко надоесть! Они не выносят законоположенного порядка вещей. По их мнению, старое не может быть хорошим, а новое — плохим, пока не состарится. Они любят радикальные перемены во всем, неизменно лишь их мнение о себе, как о глубоко религиозной нации, каковой на самом деле они не являются. Персы совсем другие. Великие Цари могут приходить и уходить, часто в результате кровавых событий, но государственное устройство не изменяется: в Индии и Китае также.

Разгромив Эретрию, Датис проиграл войну. Заключи он союз с эретрийскими демократами, они бы предложили ему землю и воду, а потом, имея в тылу Эретрию, Датис спокойно мог идти на Афины, где ему был бы обеспечен радушный прием.

Демокрит думает, что Афины оказали бы сопротивление даже в том случае, если бы Эретрия осталась неприкосновенной. Сомневаюсь. Годы спустя, когда величайший афинский полководец Фемистокл был изгнан им же спасенным народом, он бежал в Сузы. Я часто говорил с ним о греках вообще и афинянах в частности. Фемистокл признал, что, уцелей Эретрия, Марафонской битвы бы не было. Но, узнав о разгроме Эретрии, афиняне в панике призвали на помощь всех своих союзников. Как обычно, спартанцы прислали свои сожаления. Этот воинственный народ весьма изобретателен в поисках оправданий, когда нарушает обязательства перед ненадежными союзниками. Очевидно, тогда луна была полной — или не полной, или что-нибудь еще. Я не проверял, но не удивлюсь, если окажется, что персидская казна заплатила спартанским царям, чтобы они сидели дома. Барадкама, казначей, не раз жаловался, что из всех получавших секретные выплаты спартанцы — самые жадные и самые ненадежные.

На отчаянный призыв афинян откликнулись только платейцы. И вот, прямо напротив узкого пролива, отделяющего Эретрию от Аттики, афинские и платейские войска под командованием бывшего тирана Мильтиада заняли позиции на Марафонской равнине. С большой политической ловкостью этот бывший вассал Великого Царя умудрился добиться назначения афинским стратегом, в интересах консерваторов. Естественно, демократы его ненавидели. Но благодаря ошибке Датиса с Эретрией обе партии сплотились вокруг этого человека, и наши войска были остановлены. Нет, я не буду снова описывать эту битву, которую сейчас, в этот самый момент, старики смакуют во всех подробностях. Скажу только, что афиняне потеряли не меньше, чем персы. Но кто в Афинах поверит, что такое могло быть?

Наши войска в боевом порядке погрузились на корабли, и Датис приказал держать курс прямо на Пирей: он надеялся достичь Афин раньше, чем греческое войско вернется из-под Марафона. Когда флот огибал мыс Суний, Алкмеониды дали ему знак, что город пуст и можно идти на штурм.

Но у самого Фалера Датиса задержал встречный ветер, когда же ветер стих, афинское войско уже было в городе и персидская экспедиция закончилась. Датис отправился домой. В Галикарнасе мы узнали только, что Датис и Артафрен вернулись назад.

Никогда я не видел Мардония в таком приподнятом настроении. Он стал набирать вес и время от времени даже забывал про хромоту.

— В будущем году командовать буду я, — сказал он мне, когда мы верхом выехали из Галикарнаса.

В воздухе стоял тяжелый запах забродившего винограда, на земле толстым слоем валялись маслины.

— У них был шанс! — ликовал Мардоний. — И они не сумели им воспользоваться! Мне следовало этого ожидать. Год назад сивилла в Делосе сказала, что я умру хозяином Греции. — Он обернулся ко мне, лицо его пылало. — Можешь пойти со мной. Я сделаю тебя наместником в Афинах… Нет, не стоит: ты не захочешь быть наместником развалин. Я отдам тебе Сицилию.

— Я бы предпочел Индию.

Не исполнилось, однако, ни то, ни другое. Дарий был разгневан поражением Датиса. Из привязанности к старшему, Артафрену, он не упрекал младшего, он просто включил его в список отстраненных от активной жизни — к радости Ксеркса. Но когда наследный принц попросил разрешения возглавить следующую экспедицию против Афин, Великий Царь отказал, сославшись на нехватку денег. Требовалось время пополнить казну, построить новый флот, подготовить новые войска.

Последние дни жизни Дарий провел на удивление мирно. Он смирился с тем, что больше не возглавит войско сам. И еще пришел к заключению (ошибочному), что у него нет надежных полководцев. Хотя Мардоний и оставался фаворитом, Великий Царь обращался со своим честолюбивым племянником, как с ровесником, страдающим теми же недугами.

— Ну что мы за пара! — говорил Дарий в экбатанских садах, прогуливаясь под руку с Мардонием. — Два старых воина, уже повидавших свое. Посмотри на свою ногу! Я бы на твоем месте ее