имя, вот и все. Увидишь, характер у нее скверный, но она не глупа. Я бы не хотела такого сочетания в жене, будь я мужчиной. Но я женщина, к несчастью. Но все равно не важно, какова она, а важно, кто она. Бери ее. Если будет совсем несносна, бей.

Я взял и как-то раз побил. Ни к чему хорошему это не привело. Пармис была женщиной со злобным характером и сильной волей, и совет Атоссы оказался совершенно ошибочным. Физически Пармис напоминала Дария, но черты, красивые у Великого Царя, совершенно не шли к ее лицу. Когда мы поженились, ей было восемнадцать, и она была в ужасе от этого брака. Дочь Великого Царя предполагала выйти, в худшем случае, за кого-нибудь из Шести, а в лучшем — за царя соседнего государства. Вместо этого ее выдали за «царево око». К тому же Пармис была убежденной поклонницей демонов и затыкала уши при одном упоминании Зороастра. Однажды жена так меня разозлила, что я со всей силы ударил ее тыльной стороной руки. Она упала на низенький столик и сломала себе левое предплечье. Говорят, женщины любят мужчин, которые к ним жестоки. В случае с Пармис это оказалось не так, и с тех пор она возненавидела меня, как никогда.

Несколько лет я жил собственным хозяйством в Сузах, и Пармис делила женскую половину с Лаис, которая, конечно же, очень ее полюбила. Причуды Лаис безграничны. Я не держал в доме наложниц из-за нехватки места и не заводил новых жен, так что две дамы жили вместе. Я никогда не пытался узнать, о чем они говорят. Я и без того прекрасно представлял их беседы.

После того как Пармис родила мертвую дочку, я перестал с ней встречаться, а когда Великим Царем стал Ксеркс, я попросил его забрать ее обратно, что он и сделал. Пармис умерла, когда я был в Китае. Это невеселая история, Демокрит, и я не вижу необходимости на ней задерживаться.

Я спросил Артемизию о ее отношениях с сатрапом. Как «царево око», я собирался загладить обиды и подвести какой-то итог тому, чего не удалось избежать. Артемизия отвечала на вопросы невозмутимо и добродушно.

— У нас прекрасные отношения. Он не заходит ко мне, я не хожу к нему. Я плачу дань прямо в Сузы, и казначей вроде бы доволен. Он несколько раз навещал меня.

— Кто там теперь казначей?

Мардоний любил притворяться, что не знает имен должностных лиц канцелярии, он-де выше простых чиновников. Но он знал, как и все мы, что империей управляют чиновники канцелярии и евнухи гарема.

— Барадкама, — ответил я. — Он считается честным. Я знаю, он требует полного отчета о расходах в Персеполе, и, если хотя бы одна сделка по кедровым бревнам не учтена, катятся головы.

— Хотела бы я, чтобы мне так служили в моих малых делах, — сказала Артемизия.

Вдруг за стеной раздались звуки лиры. Мардоний застонал, а Артемизия выпрямилась в своем кресле.

В дверях стоял высокий рыжеволосый мужчина в нищенской одежде. В одной руке он держал лиру, в другой — посох странника. Идя к нам, он стучал палкой по полу, как это любят делать слепцы, но не я. Кажется, не все знают, что слепые могут на расстоянии чувствовать препятствие. Не могу этого объяснить, но это так. В результате я редко спотыкаюсь и еще реже натыкаюсь на стены. Тем не менее некоторые слепцы, обычно нищие, любят выставлять свою немощь, стуча перед собой палкой при ходьбе.

— Приветствую тебя, царица! — Голос слепого звучал громко и крайне неприятно. — И вас, благородные мужи! Позвольте смиренному певцу-сказителю доставить вам радость песнями его предшественника, слепого Гомера, который пришел с того покрытого горами и полнящегося благословенными быстрыми реками острова Кос. Да, во мне течет кровь того, кто пел об ахейцах, плывших в высоковратную Трою. Да, я тоже пою те песни, что пел Гомер, сказания о прекрасной Елене и лживом Парисе, об обреченном Патрокле и его возлюбленном мальчике — капризном Ахилле, о гордом Приаме и его горестном падении! Внемлите же!

С этими словами сказитель под аккомпанемент расстроенной лиры затянул нечто нескончаемое. Голос певца был не только дурным, он был еще и оглушительным. Но самой несуразной была его песня. Как все говорящие по-гречески, я знаю наизусть множество стихов Гомера и распознал немало отрывков, вылетавших — нет, извергавшихся — из уст слепого, как камни из пращи. Сначала он пел из Гомеровой «Илиады», грубо подчеркивая шестистопный размер. Затем спел что-то совершенно новое в семистопных строках, что прямо противоречило спетому ранее. У меня было чувство, что я вижу сон, какие случаются после слишком сытного лидийского обеда.

Когда наконец сказитель смолк, Мардоний застыл на своем ложе, как труп, Артемизия неколебимо сидела в кресле, а «царево око» вылупилось — о, возможно, «уставилось» более подходящее слово — на певца.

— Почтенный Кир Спитама, позвольте представить моего брата, принца Пигра, — сказала Артемизия.

— Смиренный сказитель с удовольствием споет ахейскому благородному мужу. — Пигр низко поклонился мне.

— В действительности я перс, — отвечал я в некотором отупении. — То есть, конечно, я наполовину грек…

— Я знал это! Глаза! Брови! Властные манеры! Какое сходство с Ахиллом!

— Так вы не слепой?

— Нет. Но я истинный бродячий певец, потомок Гомера, который жил за тем проливом. — Он указал в окно. Правда, Гомер родился не на Косе, а на Киосе, но я промолчал. — Его музыка течет через меня.

— Да, я слышал, — вежливо сказал я и вдруг вспомнил его характеристику Ахилла. — Несомненно, Ахилл был старше Патрокла и, конечно, не был его мальчиком. Разве они были любовниками на греческий манер?

— Вы должны дать некоторые права моему вдохновению, благородный муж. К тому же мой предок считал, что Ахилл был моложе, но не посмел этого сказать.

— Пигр — это вновь рожденный Гомер, — сказала Артемизия.

Я не понял, шутит она или говорит серьезно. Мардоний повернулся к нам спиной и вовсю храпел.

— Персидский Одиссей спит, — прошептал Пигр. — И мы должны говорить потише, — добавил он, повысив голос. — Но как долог путь отсюда до его дома на Итаке, где жена Пенелопа замышляет предать его смерти, потому что ей нравится быть царицей Итаки и содержать гарем мужчин!

— Но Пенелопа несомненно была рада возвращению Одиссея…

Я замолк, с запозданием поняв, что к чему. Передо мной стоял сумасшедший, и все речи его были бредом. Поговаривали, что Пигр только притворяется сумасшедшим из страха перед Артемизией, которая после смерти отца захватила корону, по праву принадлежащую брату. Если это