Гудсон, Рейнальд, Слокум, Мэкки, Вандик, Пишер, Слайтер, Пек, Сафко, Свифт, Роузбум.

Например.

Симкинс, Уарнер, Персонс, Ланье, Данбар, Шуман, Холлингшед, Нельсон, Блэк, Вандьюсен.

Следует признать, что они были в большинстве, превосходя наших приблизительно на порядок.

Топенбдейл, Хаггердаун, Мессершмитт, Браун.

Что подчеркивает исключительные качества тех из нас, кто все еще держался.

Коу, Мамфорд, Райзли, Роу.

Подле их мест было так тихо, и из них в сумерках, когда мы вывихривались из наших домов, не вывихривалось ничего, и содержимое их…

Хворь-ларей.

Лежало там инертное, никому не нужное, всеми забытое.

Прискорбно.

Как брошенные лошади, тщетно ждущие возвращения своих любимых наездников.

Эджмонт, Тоди, Блазингейм, Фри.

Хабернотт, Бьюлер, Дарби, Керр.

Это по большей части была благодушная, невозмутимая порода людей, не имевших желаний, они задерживались лишь на мгновения, настолько абсолютно удовлетворительными находили они свое пребывание в том, предыдущем месте.

Улыбающиеся, признательные, оглядывающиеся в удивлении, одаривая нас последним любящим взглядом, перед тем как…

Сдаться.

Уступить.

Капитулировать.

Мы нашли этого джентльмена по его описанию неподалеку от Беллингуэзера: Муж, Отец, Корабельный мастер.

Он сидел с видом побежденного, скрестив ноги, на клочке высокой травы.

Мы приблизились, и он оторвал голову от рук и тяжело вздохнул. В тот момент с него вполне можно было лепить скульптуру, изображающую Утрату.

Ну что? — спросил мистер Воллман.

Я медлил.

Преподобный не одобрит, сказал я.

Преподобного здесь нет, сказал он.

Чтобы занять как можно больший процент объема этого джентльмена, я опустился на его колени и сел, скрестил ноги, повторив его позу.

Теперь они вдвоем представляли собой одного сидящего — больший объем мистера Воллмана в талии выходил за пределы этого джентльмена, а его массивный член существовал полностью вне его, указуя на луну.

Это было что-то.

Даже ох как что-то.

Бевинс, входите сюда, крикнул я. Это нельзя упустить.

Я вошел, приняв такую же позу со скрещенными ногами.

И мы трое были одним.

Так сказать.

От этого парня веяло запахом прерий.

Да.

Все равно что войти в летний сарай поздно ночью.

Или в кабинет на затхлых равнинах, где все еще ярко горит свеча.

Громадный. Открытый ветрам. Новый. Печальный.

Поместительный. Забавный. Фаталистический. Честолюбивый.

Зад чуть выпячен.

Волочит правую ногу.

Недавний вход (моложавого) мистера Бевинса заставил джентльмена совершить мягкий мыслеповорот к сцене из его собственной шальной юности: любезная, но опустившаяся (грязные щеки, добрые глаза) девица стыдливо ведет его по грязной дорожке, крапива цепляет ее раскачивающуюся зеленую юбку, и (в его памяти) в то же время возникает ощущение стыда, связанное с его представлением, что эта девица — нечестная игра, то есть что она скорее животное, чем дама, то есть даже читать не умеет.

Когда он осознал, какие приходят к нему воспоминания, лицо его покраснело (мы чувствовали, как оно краснеет) при мысли о том, что он (в разгар трагических событий) вспоминает такой отвратительный инцидент.

И он спешно направил свой (наш) разум на что-то другое, желая оставить эту позорную мысль в прошлом.

Попытался «увидеть» лицо его мальчика.

Не смог.