Когда я брился, мне вдруг пришла в голову мысль, что осталось всего несколько дней до того, как перед этим зеркалом будет бриться «Иван». Естественно, в этой квартире он будет не только бриться. Невыносимая мысль.

Когда я поблагодарил и собирался идти, женщина снова заговорила со мной:

— Скажите, а вы не знаете, какая обстановка в Венгрии? Там мой муж, а я уже очень давно не получаю почты.

— Сожалею, но об обстановке в Венгрии информации у меня нет. Мы едва знаем, что происходит здесь, в Восточной Пруссии. Известно только, что мы окружены.

Когда я прощался, увидел ее озабоченное лицо.

30 января

Поезд все еще стоит у платформы в Браунсберге. Путь для следующих за нами поездов не освобождают. Просто никаких поездов больше нет. Коршен уже, по-видимому, находится в руках у русских. Авангарды их танковых соединений стоят уже у Хайльсберга.

31 января

Наконец-то нас пригласили побывать в лазарете. Длинной колонной мы отправились в центр города.

Обстановка в лазарете была катастрофической. Никто ничего не мог делать. Просто условия были сильнее доброй воли ответственных лиц. Раненые лежали не только в койках, но и на полу в палатах и в коридорах. Мне удалось занять место на ступеньке лестницы.

На обед дали жидкий суп. Сестры католического ордена и медицинский персонал старались как-то облегчить положение раненых. Персонал лазарета останется здесь до тех пор, пока не придут русские, хотя такое достойное восхищения поведение не гарантирует, что удастся предотвратить летальный исход раненых, что являлось почти обычным делом при их захвате русскими. Вечером стало известно, что способные идти должны будут пешком по льду Фрише Хаф добираться до Нерунга. Мне оставалось только надеяться, чтобы решение об этом было принято поскорее, пока лед еще держит.

1 февраля

Ночь я провел, дрожа у входа на лестницу в лазарете. В коридорах и помещениях стоял отвратительный запах из смеси пота, эфира, мочи и гноя.

Чтобы выяснить обстановку, пока это вообще возможно, я вышел на окраину города. Из Фрауэнбурга подъезжали колонны беженцев и отправлялись на Браунсберг. Я заговорил с одним стариком и узнал, что беженцы хотели двинуться на Эльбинг, но уже за Фрауэнбургом наткнулись на фронт окружения. А теперь старик хотел отправиться в больницу, потому что его внучка сегодня или завтра собирается родить.

Канонада заметно приблизилась. Я забеспокоился. Близость русских стала ощутима.

Регулярно санитары проносили мимо меня носилки с теми, кто отправился в мир иной, избавившись от дальнейших мучений и переживаний.

12.00. Внутреннее беспокойство принудило меня снова выйти на улицу. К своему удивлению, я встретил повозки беженцев, которые вчера утром отправлялись из Браунсберга на восток, а теперь опять двигались в направлении Фрауэнбурга. Лица беженцев выражали отчаяние. Под Грюнау колонну обстреляли штурмовики.

В лазарете люди вели себя так, словно шли навстречу гибели. Медицинский персонал заметно нервничал. Только орденские сестры демонстрировали спокойствие, хотя именно им, учитывая менталитет красноармейцев, была уготована ужасная судьба.

2 февраля

Ночь прошла. Стекла в окнах дребезжали. Артиллерийские снаряды рвались пугающе близко. Я побывал в канцелярии, чтобы разузнать о возможности отправки. Капитан медицинской службы грубым тоном спросил:

— Что вам здесь надо?

— Как раненый, способный идти, ищу возможности покинуть Восточнопрусский котел!

Врач резко обернулся ко мне:

— Мы здесь остаемся, и вы здесь останетесь!

Я разозлился:

— Я не разделяю вашего мнения, господин капитан медицинской службы! У вас здесь есть задача, а у меня — нет!

Я решил найти другой лазарет. Когда пришел туда, как раз собирали группу «ходячих» раненых. При них был старший лейтенант медицинской службы. Я предъявил свои документы. Врач кивнул:

— Вы пришли как раз вовремя! Поведете группу. В ней 40 раненых. Отправляетесь на Фрауэнбург, когда зайдет солнце. Это около 18 часов. Надеемся, что лед вас еще выдержит!

Наконец-то время пришло. Я приказал построиться и всех снова пересчитал. Теперь было 43 человека. Нас скрыла темнота. Сильный ветер дул нам навстречу с Хафа. По имперской дороге № 1 мы размеренным шагом отправились на Фрауэнбург. О том, чтобы идти маршем, не могло быть и речи. Среди раненых были те, у кого были ранения в ноги.

Темп марша становился все медленнее. Люди выбивались из сил. Делать привал при такой погоде было совершенно невозможно.

В 21.00 впереди показались первые дома Фрауэнбурга. 9 километров мы прошли за три часа. Здесь, во Фрауэнбурге, в XV! веке жил Коперник. Для нас, пришедших сюда из последних сил, было совершенно безразлично, вращается ли Земля вокруг Солнца или наоборот. Нас интересовало только, достаточно ли толст еще лед на Хафе.

Поселковый комендант указал нам на пол одного из домов поблизости от Хафа. Люди повалились и сразу уснули. Я разыскал комендатуру, чтобы выяснить обстановку. Пожилой капитан заявил мне, что не ручается за то, что мы сможем отправиться маршем через Хаф. Лед крошится. Кроме того, поверх него стоит вода, местами высотой до 60 сантиметров. Он отправил меня со словами:

— Я вас проинформирую, если увижу, что у вас будет шанс.

Я вернулся к своим раненым и попробовал уснуть. На улице свистел ветер, и где-то совсем рядом слышалась канонада.

3 февраля

Полночь миновала. Внизу в доме меня окликнули. Я вскочил и спустился по лестнице в прихожую. Передо мной стоял ефрейтор:

— Поселковый комендант открыл для вас дорогу через Хаф. Я еще должен вам сказать, что вам нужно прийти в Нерунг до восхода солнца. Если вы не успеете, попадете под огонь русских.

Я поднял подчиненных мне раненых на ноги. С подветренной стороны дома я построил их и объяснил еще раз:

— Сейчас мы пойдем по льду Хафа. До Кальберга это около 15 километров. Идем по трое, и каждые держатся друг за друга. Я хочу сказать, что ветер на открытом пространстве, на льду, настолько силен, что одного человека может сдуть. Каждый заботится о своем соседе. Вперед! Марш!

Уже через несколько минут мы подошли к Хафу. Матово поблескивала двигавшаяся поверх льда под ударами ветра вода. Глубина была по колено.

«Выдержит ли лед?» — такого вопроса никто не задавал.

Заботу об ориентировании я вскоре с себя снял. На льду лежали останки тех, кто до нас предпринял попытку пересечь Хаф, чтобы спастись от русских. Мертвые лошади и люди, повозки и разбросанный багаж указывали дорогу на Нерунг.

Мы уже час шли по льду. Холода воды я уже не чувствовал. Кто здесь раскиснет — тот погиб. Колонна сильно растянулась. Я не знал, кто идет передо мной, а кто — позади. Порывы ветра били мне в лицо. На моей правой руке повис боец. Мы поддерживали друг друга и пробивались по воде через бурю.