которому сообщили о готовящемся с юга вторжении египтян в Палестину, и некоторые другие сельджукские военачальники, недовольные, как о том повествует арабский историк Ибн аль-Асир, высокомерным обращением с ними главнокомандующего. Войско мусульман сильно поредело.

Крестоносцы, кстати сказать, ничего не знали об этих раздорах: еще 27 июня они завязали с Кербогой переговоры о снятии осады с Антиохии (между прочим, одним из уполномоченных, посланных к сельджукам для ведения переговоров, был Петр Пустынник). Переговоры оказались безрезультатными, и на следующий день Боэмунд, разделив армию крестоносцев на шесть отрядов, повел их в атаку, которая увенчалась успехом. При виде крестоносцев, стройными рядами выходящих из ворот Антиохии, сельджуков, численность которых изрядно уменьшилась, охватила паника. Вскоре они «обратили тыл».

«Одержав победу, – напишут позже крестоносцы папе, – мы целый день преследовали неприятелей, многих вражеских воинов поубивали, а затем, радостные и торжествующие, двинулись к городу». На этот раз они взяли и городскую крепость. Ее осаждал отряд графа Тулузского, но комендант крепости Ахмед ибн Меруан вместе с находившейся с ним тысячью воинов сдался прибывшему туда Боэмунду, с которым, вероятно, заранее была достигнута договоренность об условиях капитуляции.

Разбив противника, крестоносцы дотла разграбили лагерь Кербоги, воины которого «побросали свои шатры, и золото, и серебро, и множество драгоценностей, а также овец и коров, коней и мулов, верблюдов и ослов, хлеб и вино, муку и многое другое, в чем мы нуждались», – с упоением перечисляет добычу норманнский хронист.

Между тем история со святым копьем еще долгое время вызывала споры среди современников, в том числе и среди самих крестоносцев.

Участники Крестового похода и те, кто знал о находке святого копья от очевидцев или третьих лиц, передают этот эпизод по-разному. Различия в повествованиях отражают разницу в самом подходе верующих людей конца XI – начала XII в., в самом их отношении к подобного рода религиозному самообману и благочестивому обману.

Детальнее всего рассказывает о находке святого копья ее инспиратор и исполнитель чуда – капеллан-хронист Раймунд Ажильский. Он тщательно скрывает закулисную сторону всей этой более чем сомнительной истории. Находка реликвии, обнаруженной по указанию свыше, изображается в его рассказе подлинно чудесным происшествием, плодом Божественного Откровения, данного крестоносцам через апостола Андрея. Желая «утешить их в крайней печали», Бог выказал свою великую благость и могущество, «избрав (для этого) бедного крестьянина, родом провансальца». «Через него Господь укрепил всех нас» – такова суть внешне бесхитростного повествования Раймунда Ажильского.

Некоторые позднейшие исследователи вроде Г. фон Зибеля считали его фанатиком, по-настоящему верившим в бого- откровенность и в чудесный характер случившегося. Другие, например К. Клайн, напротив, видели в нем лжеца, «настоящего иезуита до Лойолы», полагая, что он отнюдь не был слепо благочестив, а вполне сознательно, с умыслом прибег к религиозному мошенничеству и затем выдал его в своем произведении за происшествие подлинно небесного происхождения. Истина же в действительности находится посередине. Раймунд Ажильский был и тем и другим. Если он прибег к лживой проделке, то это не исключает искренности религиозных убеждений провансальского священника. Он действовал в глубокой уверенности, что находка святого копья, пророчески возвещенная Пьеру Бартелеми в апостольском видении, – Божественное Чудо. Самогипноз фанатика парадоксально совмещался у одного и того же человека с практикой религиозного обмана. В этом своеобразная черта религиозного самосознания и вытекающего из него религиозного действия у верующих людей такого типа в Средние века. Они были как бы инфантильны.

Ошеломленный буйством своего воображения, подобно священнику Раймунду Ажильскому, обладавшему по-провансальски пылкой фантазией, религиозный человек того времени вполне мог уверовать в истинность видения, бывшего Пьеру Бартелеми, но он же мог с чистой совестью и инсценировать розыски святого копья, местонахождение которого якобы было предуказано апостолом Андреем. Мало того, даже свой исторический труд Раймунд Ажильский предпринял в доказательство истинности чуда святого копья. Цель написанной им хроники «История франков, которые взяли Иерусалим» заключалась как раз в том, чтобы рассеять скепсис современников по поводу этой истории. В «Прологе» к своему произведению автор с явным раздражением пишет о тех непригодных к войне и трусливых крестоносцах, которые, дезертировав из войска, своими рассказами будто бы искажают доподлинно известную ему правду, представляют ложь истиной.

Здесь нет противоречия: самая искренняя вера, самый высокий взлет религиозной фантазии и глубочайший самогипноз как бы находят свое продолжение и дополнение в прямом обмане. Это попрание здравого смысла и элементарной логики – в порядке вещей для верующего человека Средневековья: перегородка между фантазией и реальностью, воображением и действительным, кажущимся и подлинным у него оказывается сломанной.

И все же, о чем свидетельствуют случай с антиохийской реликвией и освещение этого эпизода в произведениях историков XII в., самая истовая вера не вовсе истребляла в сознании верующих рационалистическое начало, самая оргиастическая игра воображения на религиозной почве не уничтожала начисто здравый смысл. Верующие сохраняли бо́льшую или меньшую толику его, сохраняли способность критически относиться к «Божественному Чуду».

В истории со святым копьем отчетливо проступает становящаяся характерной для христианского мышления того времени коллизия религиозности и рационалистичности. С одной стороны, налицо глубоко укоренившееся, традиционное, доведенное до крайней точки религиозное сознание, религиозная психика, самоопьянение фантазией, приводящее к подмене реальных отношений и связей воображаемыми; с другой – все более основательно проникающий в умы земной, логический, рационалистичный подход к действительности, который вырабатывается при этом в лоне самого старого мировоззрения и распространяется на религиозную сферу.

В стане крестоносцев нашлось немало людей, которые усомнились в правдоподобности сообщения Пьера Бартелеми о вещем видении. Они заподозрили и подлинность обстоятельств отыскания реликвии в церкви Св. Петра. По словам безвестного итало-норманнского хрониста-рыцаря, автора исторического сочинения под названием «Деяния франков и прочих иерусалимцев», непосредственного участника событий, народ не поверил Пьеру Бартелеми, когда тот поведал о явлении апостола Андрея и его вещем пророчестве. «Как можем мы верить этому?» – такие разговоры можно было услышать среди рыцарей, настроенных вполне благочестиво. Когда же реликвия нашлась – и как раз в указанном апостолом Андреем месте, – это нисколько не рассеяло сомнений в подлинности случившегося чуда, сомнений, с самого начала закравшихся в душу некоторых крестоносцев. Скептическая точка зрения обрела приверженцев даже среди духовенства, в том числе высших церковных сановников, сопровождавших крестоносное войско.

В чудо решительно отказался поверить епископ Адемар Монтейльский, фактически исполнявший обязанности папского легата при крестоносной рати, а ведь он стоял близко к графу Сен-Жиллю! Епископ, как о том с раздражением пишет автор «Истории франков, которые взяли Иерусалим», не усмотрел в рассказе Пьера Бартелеми «ничего, кроме одних слов».

Не в силах сдержать свое негодование, Раймунд Ажильский, как историк, карает достопочтенного епископа, отправляя его душу… в ад.