никак не найдут свой путь, или не хотят по нему идти, и у них хватает сил болтаться вот так, между мирами. Мне иногда хочется попробовать помочь кому-то из них. Я же вижу пути живых людей. Почему бы не попробовать помочь мертвым. Но я тут всегда с определенной целью. И межмирье ждет, что я буду делать свое дело. Вероятно, у него свои планы на заблудших.

Сегодня я ищу мальчика. Восемь лет. Пропал из дома. Ушел гулять в компании. Все вернулись домой, а он — нет. Уже третий день — нет. У меня в руках деревянная лошадка. Он выточил ее сам. Точнее, там, в своем мире я взял в руки сделанную им игрушку. Здесь я вижу лишь сгусток энергии. Голубой комок, переливающийся то сизым, то фиолетовым. Это как запах для ищейки. По сути, я и есть ищейка.

Спускаюсь ниже, в поселок, где он жил. Пролетаю над улицами. В одном из домов отблески сизого перламутра. Это его дом. Мальчика там нет, но повсюду его следы. Всматриваюсь в улицы вокруг дома. Вот шалаш, где они играют с мальчишками. Вот полянка, где прячут свои взрослые секреты от родителей.

Перламутр рассеивается, смешивается с другими следами. Его все труднее вычленять. Где же ты, малец? Куда тебя занесло? Чуть поднимаюсь, смотрю как бы сверху. А это вот что?

В стороне от их поселка снова появляется его след. Но в нем отчетливые красные нотки. Красным часто видится страх. Но тот ли это след? Присмотрелся к комочку энергии в своей руке. Сравнил с тем, что видел. Да, точно он. Мальчишка где? Иду по следу. Какое-то строение. Стены, камень, пол. Ему холодно. Он замерз, голоден и ему больно, но это все мелочи по сравнению с тем ужасом, который он испытывает. Первобытный, животный, нечеловеческий. Малыш на грани помешательства от страха. Он боится не то что кричать, просто открыть рот.

Он не может отсюда уйти. Почему? Вот. Привязь. Веревка? Нет. Металл. Цепь. Ребенок прикован. Времени мало. Кажется, счет идет даже не на часы. На минуты. Быстрее, смотрим, надо найти зацепки.

Здание. Пустое. Жизни в нем нет и не было. Четыре этажа. Нет, три и подвал. Ребенок на самом верху. Поднимаюсь выше: рядом такие же. Еще два по три и одно пятиэтажное. Какой-то заброшенный цех. Завод. Да, похоже. Заброшенное предприятие. Оглядываюсь: справа — лес. Не густой. Так, пролесок. Потом дорога. Широкая. Большая. Слева — поле. Какая-то железная жила идет через поле. Пути. Железнодорожные пути. Непосредственно к заводу. Все. Хватит.

Возвращение в себя всегда тяжелое. Наверное, как рождение. Только что ты парил, только что был самой Вселенной, и вот толчок, и ты в теле. В своем теле. Каждый раз это больно.

Стиснул зубы, оттолкнулся ногами, поплыл наверх. Вынырнул и почувствовал дикое жжение в легких и звон в ушах. То ли от недостатка кислорода, то ли отголоски той боли. Закружилась голова, свело ноги. Чьи-то знакомые руки подхватили меня. Папа.

— Как я не люблю, когда ты надолго ныряешь, — в короткой фразе отца чувствовалось беспокойство, смешанное с досадой.

Не отвечаю. Незачем. Отец гребет к берегу. Несколько привычных, отточенных движений, и лодка утыкается носом в сушу. Еще не успел сойти на берег, но уже слышу измученный рыданиями женский голос:

— Ну же, вы нашли его? Говорите!

— Нашел. Мальчик не сам потерялся. Его похитили. Он находится в заброшенном здании. Промзона. Три трехэтажных здания с глубокими подвалами и одно пятиэтажное. По одну сторону от завода — пролесок и шоссе, по другую — поле с железной дорогой. Пути подведены прямо к заводу. Ребенок во втором по счету трехэтажном здании на самом верху. Он прикован цепью. Надо спешить. Времени очень мало.

Уже знакомый женский голос истерично закричал. Вмешался осипший мужской голос:

— Унесите ее. Вы слышали? Заброшенная промзона с подведенными путями. Где это может быть? Шоссе, пролесок.

— Луговцы?!

— Похоже. Выезжаем! Звони координаторам, пусть вышлют наряд.

Разговоры отдалялись и стихали где-то за спиной. Я свою задачу выполнил. Вышел из лодки, снял гидрокостюм, надел любимый свитер и мягкие штаны.

Уже можно было идти домой, но я все еще сидел на камне. Пальцы перебирали выбоины и трещинки. Такие знакомые и такие привычные. Указательный палец шел привычным маршрутом по часовой стрелке. Считал неровности: первая, просто полукруглый бугорок, вторая — еще острый пик, похожий на гребень горы…

— Что ты мерзнешь? Пойдем, — это отец.

Он знает. Знает, что вся моя жизнь там. Что если бы было можно, я бы не вынырнул. Знает и боится.

Отец накидывает мне на плечи одеяло. Я поднимаюсь. Слева слышу людей. Они здесь, еще на озере. Не ушли. Зашептались. Шорох, сдавленный выдох облегчения. Я очень много раз слышал похожий набор звуков. Еще до того, как кто-то в толпе прокричал: «Нашли! Живой!» — я уже знал, что ребенка спасли, успели. Улыбаюсь им сдержанной улыбкой. Но мне, по сути, это не важно. Если бы они знали, если б они только знали.

Один из мужчин несмело подходит ко мне:

— Шаман, мы… это… мы вам должны.

Какие они все разные. Кто-то, лишь придя в дом, кидается мне в ноги, снимая с себя последнюю рубаху. Кто-то «покупает услугу» — ждут результата и только после говорят об оплате. Бывают и такие, кто об оплате вообще не говорит: раз сам не прошу, значит, ничего и не надо. В чем-то они правы. Мне ничего от них не надо. Поворачиваю лицо на звук голоса:

— Обратитесь с этим к отцу.

Отец рядом. Когда приходят просители, он всегда старается быть рядом.

— Сейчас, я сына в дом провожу и подойду к вам.

Он знает, что они его дождутся. В их голосах облегчение, счастье, почтение. Они дождутся. И отец идет следом за мной в дом, хотя мне не нужна его помощь. Мне все равно. Единственное, чего сейчас хочу — это горячего чая и тишины.

* * *

Двое мужчин провожали взглядами отца