числу «даров» Константинополя добавились и выкупленные тархтарами рабы. Дружинники уже смирились с тем, что каждый раз, прибывая в Византию по какой-либо нужде, встречали на рынках пленённых братьев и сестёр по славянской крови. Обычно ими оказывались жители Малой* и Вольной* Тархтарий, сегодняшний день не стал исключением. Отдавать пленных византийские купцы не пожелали; дабы не вызвать на себя гнев императора, Демиру пришлось выложить десять золотых. И это ещё сниженная цена, как «другу» Константинополя. Теперь с камулской дружиной бороздили море мать с двумя мальчиками — десяти и тринадцати лет; молодая чернобровая красавица и двое юношей. На удивление воеводы, никто из них не пожелал остаться в Тмутаракани, куда вскоре прибудет дружина. Вновь обретя свободу, люди хотели уехать куда-нибудь подальше от кочевников, турок и греков. Узнав, что войско держит путь в Катайский край, вызволенные славяне запросились с ними. Демир не возражал.

Воевода вообще не интересовался чьими-то ни было желаниями, не пытался на что-то повлиять. Хотят — пусть едут. Иные мысли бились в виски, жужжали диким роем, тяготили сердце, рвали душу. Облокотившись о борт ладьи, он наблюдал за своими детьми — Умила с Баровитом, видимо наконец примирившись, что-то бурно обсуждали, Волот подшучивал над ними, налегая на весло. Летели лета, а они всё также дружно коротали время, в улыбках и разговорах. Неожиданно мимо Демира пронеслась Радмила, едва не отдавив воеводе ногу. Подойдя к вызволенной девушке, которой из одежды греки выделили лишь набедренную повязку, лучница протянула рубаху и штаны мужского кроя. Малуша — так звали младу — охотно приняла дар воительницы, прикрывая грудь, направилась в шатёр.

Уханье единым гласом, разговоры наперебой — всё это мешало воеводе привести мысли в порядок. Взглянув на налегающих на вёсла дружинников, Демир решил укрыться от любопытных глаз. Завернув за шатёр, воевода опустился на палубу, прижавшись спиной к борту, закрыл глаза. Так лучше. Спокойней. Путь домой всегда легче и радостней, хоть и займёт при самых благоприятных обстоятельствах больше месяца. Как ни странно, воеводу мысли о возвращении домой тяготили, не вызывали заветного трепета, лишь рождали опасения. Жаркие лучи весеннего солнца танцевали на его волосах, прохладный ветер трепал расшитую рубаху. Здесь, наедине с природой, Демир мог поразмыслить обо всём… а может, вспомнить что-то сокровенное.

Казалось, то утро он не забудет никогда. Заря занималась, кралась по горизонту, кидая багрянец на спящий сад. В просторной светлице было прохладно, тусклый свет восходящего солнца тщетно гнал тени в углы. Демир стоял на коленях, сжимая стройные бёдра жены. Босая, простоволосая, в одной лишь рубахе, Аделя пыталась не плакать. Дрожащие нежные руки скользили по его лицу, приглаживали волосы.

— Ты… ты должен меня отпустить, — вновь зашептала она.

— Не могу, душа моя, — уткнувшись лбом в её живот, возразил воевода.

— Пойми, любый, — пролепетала Аделя, и голос её оборвался. Накрыв ладонью губы, она молча смотрела на мужа.

— Я всё понимаю, Аделюшка, — сжав её руку, выдавил Демир. — Либо ты, либо пол-Камула… да хоть весь. Долгие лета я земли тархтарские храню, готов жизнь за люд положить… свою жизнь, не твою.

Опустившись на колени, жена положила ладони на его щёки, всмотревшись в глаза, заговорила:

— Свет очей моих, мор, что свирепствует в Камуле, не победить мечом… даже такому воину, аки ты. С ним, окроме волховской силы, никоей боле не совладать…

— Ты же из Нави не воротишься! — полный отчаяния, крикнул муж.

Аделя накрыла пальцем его губы, запричитала, как успокаивают дитя:

— Тише, тише, чад разбудишь.

Слёзы текли по её щекам, срываясь с пушистых ресниц, сердце неистово билось, разгоняя по венам тоску.

— Вчера Годун меньшого сына схоронил, — начала она, — из пятерых чад у него осталась токмо старшая дочь. Каждый день в каждый дом стучится смерть, люд вымирает целыми родами. Демир, окроме меня, остановить мор некому. Зареслава ещё юна, многого не умеет, сил её не хватит… Она лишь поможет мне совершить обряд, поможет призвать Мару.

— Ты уйдёшь с мором, — прохрипел Демир.

— Да, — со сталью в голосе подтвердила Аделя. — Таково равенство миров. Коли мор не заберёт жизни камулчан, равенство пошатнётся. Сила моего духа сохранит его. Я перейду Маре во служение, навечно в Навь, без права на перерождение… мы не встретимся боле, любый мой.

— Мара отпустила тебя, — отказывался понимать супруг, — Боги даровали тебе жизнь простой женщины. Неужто мало ты им служила, неужто мало люда уберегла? Ты ведь боле не ведунья.

— Разве ж так бывает? — горько усмехнулась женщина. — Боги даровали мне шесть лет счастья с тобой. Шесть лет счастья, о коем даже мечтать не смела! Да всё ж служение я не оставила — то моя судьба, мой путь… Мы можем взять чад да уехать к твоим родителям в Камбалу, можем спастись, а камулчан оставить… Можем, Демир?

Воевода отрицательно закрутил головой. Он всё понимал, но принять это не мог.

— Я не желаю оставлять тебя, — гладя его волосы, ласково заговорила Аделя, — не желаю оставлять наших чад… Да не может душа моя выносить плач матерей, что чад своих хоронят. Не могу в очи старикам смотреть, кои на кострища внуков мёртвых укладывают. Причитания вдов да вдовцов слышу даже в ночной тиши. Одно дело — не быть в силах помочь, другое — остаться безучастной… Посему отпусти меня, Демир, да помни, что всем сердцем люблю тебя.

Невероятных усилий стоило Демиру разжать объятия, выпустить из рук самое дорогое, что было на этом свете. Стоя на коленях, он смотрел на бледную жену, сдерживая желание вновь схватить её, не дать уйти. Топот маленьких ножек донёсся с лестницы, вскоре в светлицу вошёл Баровит. Шестилетний мальчик переминался с ноги на ногу, вопросительно смотря то на Демира, то на Аделю.

— Ты собрался? — спросила ведунья, погладив щёку ученика.

— Да, — кивнул мальчик, улыбнувшись ей.

Сердце больно кольнуло, тревога сотрясла душу воеводы, выбивая пол из-под ног.

— Куда? — выдавил он.

— Я уйду из Яви, — пролепетала Аделя, — посему не смогу боле его обучать. Медвежонок должен вернуться к своим родителям.

— Оставь его со мной, — взмолился Демир, подлетев к жене. — Он нам, аки родное чадо! Почто ты его уводишь?

— Сила его крепчает день ото дня, — спокойно ответила ведунья. — Он не может совладать с ней, а ты не можешь обучить его с той силой управляться. Медвежонку нужна сила его рода, дабы обуздать свой дар. Материнская любовь укрепит его дух, отцовское плечо станет опорой, братское слово — утешением… Как бы сильно мы его ни любили, да он не сирота. У него есть семья, мы не можем разорвать ту