Однако в той же самой сцене, но уже в Евангелии от Матфея, в том же разговоре односельчан Иисус назван уже лишь «сыном плотника», что означает, что односельчане, вспомнив о том, чем занимался отец Иисуса, не смогли вспомнить, чем занимался он сам. Ведь сказать «он — сын такого-то» можно только либо о несовершеннолетнем, либо о том взрослом, о ком больше ничего на ум не приходит. Так что, согласно Евангелию от Матфея, односельчане отреагировали на представшего перед ними в качестве проповедника Иисуса, как на человека, которого они, А — едва вспомнили, и Б — о котором вспомнить они смогли лишь то, что он был сыном плотника. И на этом — всё.

То есть, из этого описания следует, что Иисуса, в его родном селении, совершенно точно, очень давно не видали, и чем он занимался, пока его не было — никто там не знал. А если, когда они все же припомнили его, они вспомнили и то, что это тот самый сын плотника, который сбежал в свое время из дома, опозорив своих родителей, и полтора десятка лет обретался неизвестно где и как? И то вспомнили, что к его побегу из дома все тогда отнеслись с чувством глубокого облегчения, поскольку отличался этот паренек таким норовом и поступками, что назаретовцы целые депутации собирали к его родителям, слезно умоляя как-то унять буйное дитятко? В Евангелии детства от Фомы об этом прямо сказано…

Что ж, в этом случае становится совершенно неудивительно, что воспринимать его в качестве «наставника истины» они наотрез отказались…

Так что весьма и весьма сомнительно, чтобы Иисус до того, как стать проповедником, и впрямь мирно трудился плотником в своем родном селении, как это утверждается церковью. А если вдуматься поглубже, то напрашивается однозначный вывод, что это попросту и невозможно. И тому есть две причины.

Во-первых, как уже не раз говорилось, его прошлое не стали бы в таком случае секретить, поскольку в этом не было бы ровно никакой необходимости. Ведь Бог Авраама, Исаака и Иакова, в свое время избрал себе, скажем, того же Давида, когда тот был простым пастушком, — так что не было ровным счетом ничего невероятного, что Он мог избрать себе и плотника!

Во-вторых же — вряд ли односельчане оказались бы столь единодушны в своем неприятии Иисуса, как проповедника, знай они его, как добропорядочного плотника. Причем именно знай его, а не судорожно пытайся вспомнить, кто он такой! Признай односельчане Иисуса, как просто порядочного человека, многие годы благочестиво прожившего бок о бок с ними, вряд ли бы они отнеслись к нему с тем солидарным отрицанием, которое описано и у Марка, и у Матфея.

А так, своим общими затруднениями в том, чтобы просто даже вспомнить его, и последовавшим затем спонтанно-единодушным выражением недоверия ему, односельчане однозначно продемонстрировали, что не знали они Иисуса ни как человека, росшего и мужавшего у них на глазах, ни как добропорядочного плотника, ни просто, как добропорядочного человека…

Таким образом, «громкое молчание» биографов Иисуса о том, кем он был до начала своей проповеднической деятельности, подкрепленное вышеописанными «провалами в памяти» у его односельчан и их единодушной негативной реакцией, прекрасно подтверждает сделанные нами ранее выводы! Предосудительное и потому засекреченное прошлое Иисуса, было таковым, начиная с его подросткового возраста, и завершилось оно лишь примерно к тридцати годам, очень незадолго до его появления в качестве проповедника.

То, что Иисус пережил резкий переход к новому самоосознанию лишь очень незадолго до начала нового этапа своей жизни, подтверждается тем, что все 4 канонических Евангелия абсолютно синхронно начинают свои повествования с описания его покаянного омовения. Напомню, что Евангелия от Матфея и от Луки так же начинаются именно с этого описания, если их освободить от приписанных в 4 веке сказок о Рождестве.

Понятно, что человек решит выйти на покаянное омовение никак не годы спустя, после того, как испытает радикальные изменения и полную переоценку ценностей в своем образе мышления, а достаточно скоро после них. Так что, именно совсем недавнее разбойничье прошлое Иисуса полностью объясняет то, почему проповеднический этап в его жизни начался именно с покаянного омовения — факта, вот уже почти два тысячелетия, не поддающегося адекватному объяснению со стороны традиционного христианского богословия, в котором Иисус априори абсолютно безгрешен!

Для человека, чье прошлое — разбой, и кто действительно раскаялся в этом своем прошлом, желание воспользоваться служением покаянного омовения Иоанна Крестителя совершенно естественно и более чем понятно. А вот почему «абсолютно безгрешный» начал свою деятельность с совершения покаяния, то есть с исповедания своих грехов(!), молитвы о прощении своих грехов(!) и омовения, в знак очищения от своих грехов(!) — это как было непонятно традиционному христианскому богословию, так непонятным и необъясненным и остается.

К тому же, давайте рассудим, какой же вариант — бывший разбойник или абсолютно святой, — лучше вписывается в уже известный нам факт, что образ жизни Иисуса-проповедника подчас включал в себя такие моменты, что унего даже появилось прозвище «обжоры и пьяницы»? Вопрос получился совершенно риторическим: понятно, что стать проповедником, религиозным деятелем и при этом позволять себе такие действия, в результате которых появляется прозвище «обжоры и пьяницы», может лишь тот человек, у кого такого рода поступки являются некой привычкой, привнесенной им из своего прошлого!

Впрочем, надо признать, что не только бывший разбойник, но и бывший работяга-плотник, в своем прошлом, тоже вполне мог запивать и загуливать… Так, может быть, способность к такого рода поступкам Иисус мог привнести в свою жизнь проповедника из своего прошлого именно работяги-плотника?

Увы, даже простейший смысловой анализ этого предположения, говорит о том, что эта версия никуда не годится — не мог Иисус привнести такого из своего гипотетического «плотницкого прошлого»! Не мог, потому что, если бы у него было именно такое прошлое, то в рассказах о реакции его односельчан на появление перед ними Иисуса-проповедника не было бы с их стороны никаких, с трудом всплывающих из глубин памяти, определений, что это-де «сын Марии и Иосифа», «сын плотника» и даже просто «не плотник ли он». Тут все было бы ясно и однозначно: «А-а, так это наш пьяница-плотник решил тут в проповедники податься!..».

Не было бы ни у кого из них никаких затруднений с идентификацией стоящего перед ними человека, поскольку в маленьком селении все пьяницы на виду и всем известны. Да, собственно, никто бы из односельчан даже и не пришел бы ни на какую встречу с ним, как с проповедником…

Так что