В Глазго на Хогманай[13] секта бородачей, объявивших себя поклонниками Ниалла Девять Заложников[14], приносила многочисленные человеческие жертвы, возлагая кишки на алтарь некоего сожженного и потом обожествленного адвоката, а мясо для себя. В Керколди, где нравы всегда были грубее, состоялось множество частных празднеств с музыкой и танцами, где подавали сандвичи с мясом.

Новый год начался с историй о робкой антропофагии в Мэрипорте, Ранкорне, Берслеме, Западном Бромвиче и Киддерминстере. Потом клыки показал вдруг и сам столичный метрополис: некто по имени Эймис перенес варварскую ампутацию руки неподалеку от Кингсвейя; журналиста С. Р. Корка сварили в старом бойлере возле Шепердс-Буша; учительницу мисс Джоан Уэйн зажарили по частям.

Так поговаривали. Не было никакого истинного способа проверить правдивость этих историй: они вполне могли быть плодом голодного бреда. В частности, одна была настолько неправдоподобной, что бросала тень сомнения на все остальные. Из Бродика на острове Арран у западного побережья Шотландии сообщили, что на одном таком пиру за всеобщим неумеренным обжирательством человечиной последовала гетеросексуальная оргия в красноватом свете шипящих от жира костров и что на следующее утро видели, как из утоптанной земли пробилось растение, известное как козлобородник. В такое – ни в коем случае и при самом большом умственном усилии – никак нельзя было поверить.

У Беатрис-Джоанны начались схватки.

– Бедная старушка, – ворковал Шонни. – Бедная, бедная старушка.

Бок о бок с женой и свояченицей он стоял тем ясным, но промозглым февральским днем в свинарнике Бесси, заболевшей свиньи. Всей своей огромной плотью, обвислой мертвенно-серой тушей Бесси лежала на боку, слабо похрюкивая. Ее видимый бок, странно крапчатый, вздымался, словно ей снилась охота на коренья. На панкельтские глаза Шонни навернулись слезы.

– Черви в ярд длиной! – горевал он. – Жуткие живые черви… Почему червю положена жизнь, а ей нет? Бедная, бедная, бедная старушка.

– Да перестань же, Шонни, – шмыгнула носом Мейвис. – Надо ожесточиться сердцем. В конце концов это только свинья.

– Только свинья? Только свинья?! Она выросла с детьми, благослови боже старушку. Она была членом семьи. Она, не скупясь, приносила поросят, чтобы мы могли пристойно питаться. Она получит, Господь сохрани ее душу, христианские похороны.

Беатрис-Джоанна сочувствовала его горю: во многом она была ближе к Шонни, чем Мейвис, – но теперь ее занимало иное. У нее начались схватки. День как будто обретал равновесие: смерть свиньи, рождение человека. Она не боялась, во всем полагаясь на Шонни и Мейвис, особенно на Шонни. Ее беременность прошла здоровым, обычным чередом, принося лишь мелкие разочарования: острая потребность в маринованных огурцах осталась неудовлетворенной, да и попытку переставить мебель в фермерском доме Мейвис твердо пресекла. Иногда ночью ее охватывала мучительная тоска по утешению в объятиях не Дерека, как ни странно, а…

– А-а-ах.

– Уже вторая за двадцать минут, – сказала Мейвис. – Иди-ка лучше в дом.

– Это схватки, – с чем-то вроде ликования произнес Шонни. – Наверное, сегодня вечером-ночью случится, хвала Господу.

– Просто спазм, – отозвалась Беатрис-Джоанна. – Не слишком сильный. Просто немного больно, вот и все.

– Ага, – с радостью забулькал Шонни. – Первым делом тебе надо клизму. Мыло и вода. Ты об этом позаботься, Мейвис, ладно? И пусть примет долгую теплую ванну. Хвала Господу, у нас уйма горячей воды.

Он погнал женщин в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве, и начал открывать и с грохотом закрывать ящики.

– Перевязочные средства! – кричал он. – Надо нарезать побольше бинтов!

– Времени полно, – сказала Мейвис. – Она человек, сам знаешь, а не зверь в поле.

– Поэтому и надо нарезать бинтов, и ножницы нужны! – бушевал Шонни. – Господи боже, женщина, ты что, хочешь, чтобы она просто перекусила пуповину, как кошка?

Он нашел льняную нитку и, распевая гимн на панкельтском, отрезал несколько десятидюймовых кусков для перевязывания пуповины и на каждом завязал на конце узел. Тем временем Беатрис-Джоанну увели наверх в ванную, и трубы для горячей воды запели во все горло, потрескивая и кряхтя точно корабль на подходе.

Приступы становились все чаще. Шонни приготовил кровать в утепленном сарае, расстелил посреди помещения оберточную бумагу, а поверх клеенку – и все это не переставая петь. Урожай погиб, и верная свинья умирала, но новая жизнь готовилась вздернуть носик, словно показывая фигу силам стерильности. Внезапно, непрошено на ум Шонни пришли два странных имени, к именам почему-то прилагались бороды… Зондек и Эшхайм. Кто они такие? Потом он вспомнил: так звали древних изобретателей теста на беременность. Несколько капель мочи беременной женщины способны заставить новорожденного мышонка быстрее достичь половой зрелости. Он это прочел, когда собирал материал о долге, который сейчас начинал исполнять. По какой-то причине его сердце переполнял бурный восторг. Разумеется, в этом и был весь секрет: все в жизни едино, вся жизнь едина. Но не время об этом думать сейчас.

Вернулись из школы Ллевелин и Димфна.

– Что случилось, пап? Что происходит, пап? Что ты делаешь, пап?

– Пришло время вашей тети. Не мешайте мне сейчас. Идите где-нибудь поиграйте. Нет. Погодите. Идите и посидите с бедной Бесси. Подержите ее копытце, бедная старушка.

Теперь Беатрис-Джоанне хотелось лечь. Амнион разом прорвался, околоплодные воды отошли.

– На левый бок, девочка, – приказал Шонни. – Больно? Бедная старушка.

Боли действительно становились все сильнее и сильнее. Беатрис-Джоанна начала задерживать дыхание и усиленно тужиться. Шонни завязывал на изголовье длинное полотенце, подстегивая:

– Давай, девочка! Сильней давай! Благослови тебя Господь, уже скоро!

Беатрис-Джоанна, постанывая, тужилась.

– Дело будет долгое, Мейвис, – сказал Шонни. – Принеси-ка сюда пару бутылок сливового вина и стакан.

– Всего пара и осталась.

– Все равно неси, будь умницей. Вот так, вот так, моя красавица, – обернулся он к Беатрис-Джоанне. – Тужься. Тужься, благослови тебя боже.

Он повернулся удостовериться, что старомодные пеленки, сшитые сестрами долгими зимними вечерами, согреваются на радиаторе. Он уже простерилизовал перевязочные средства; в кастрюле кипятились ножницы; на полу посверкивала жестяная ванна; вата только и ждала, когда ее порвут на тампоны; лежала под рукой наволочка от валика для пеленания, по сути, все было готово.