под ее рукой, казалось, покрылся рябью, словно вода. — Это прямо с острова Кос. Новинка знаменитых тамошних шелкоделов. Не думаю, чтобы у какой-нибудь еще женщины в Риме был подобный наряд. Или, возможно, они, подобно мне, не решаются появиться в нем на людях. — Она скромно улыбнулась и потрогала ожерелье, висевшее у нее на шее. Она расставила пальцы, и благодаря прозрачности ее шелка я ясно видел, что, пока она катала лазуритовые бусины между большим и указательным пальцами, мизинец ее изящно касался большого бледного соска на груди, пока он не начал набухать от возбуждения.

Я откашлялся и бросил взгляд через плечо. Молодые люди в воде перебрасывались кожаным мячом, затеяв игру, но то и дело поглядывали на палатку. Неудивительно, что все они пришли сюда в первый же весенний день, подумал я. Они пришли, потому что желают посмотреть на нее не меньше, чем она желает смотреть на них. Я опять откашлялся.

— У тебя пересохло в горле? Неужели ты всю дорогу от Палатина шел пешком? — она спрашивала с искренним изумлением, будто преодоление любого расстояния за пределами дома на ногах считала подвигом, который часто совершают ее носильщики, но на который она никогда не решилась бы сама.

— Да, я шел пешком.

— Бедный мой, тогда ты наверняка мучаешься от жажды. Вот, смотри, прежде чем удалиться, Хризида поставила для нас чаши. В том глиняном кувшине свежая вода. Вино в серебряном графине, вон там, — фалернское. Я не пью другого.

Все сосуды, о которых она говорила, находились на небольшом столике рядом с ней. Однако в палатке не было ни одного сиденья. Похоже, посетителям здесь положено стоять.

В горле у меня действительно пересохло, и не только потому, что день стоял жаркий. Чаша Клодии уже была полна вина, поэтому я выбрал кувшин с водой, наполнил ею вторую чашу и выпил маленькими глотками, прежде чем наполнить чашу снова.

— Ты не хочешь вина? — Голос ее звучал разочарованно.

— Полагаю, нет. Человеку моего возраста не годится пить после того, как он провел столько времени на солнцепеке. — Если вино и не причинит вред моему желудку, то моей способности рассуждать в такой компании оно помешает точно. Как начнет выглядеть полупрозрачный шелк ее столы после чаши-другой крепкого фалернского?

— Ну, как хочешь. — Она пожала плечами. Шелк качнулся на ее плечах, затем покрылся рябью, словно поверхность воды, над ее грудью.

Я выпил вторую чашу и отставил ее.

— У тебя была какая-то причина посылать галла за мной?

— Да, была. — Она отвела взгляд от меня и сосредоточила его на молодых мужчинах в реке. Я смотрел за тем, как двигаются ее глаза, следуя за движением кожаного мяча. Лицо ее оставалось безмятежным.

— Тригонион сказал, это имеет отношение к Диону.

Она кивнула.

— Может, мне опустить полог палатки? — предложил я.

— А что подумают молодые люди в реке? — Мысль о возможном скандале развеселила ее, как и мое растущее оцепенение.

— Если нам нужна компаньонка, позови обратно свою служанку.

— Нам нужна компаньонка? — Ее взгляд лишал меня присутствия духа. — Ты явно не знаешь Хризиду, она едва ли подойдет на эту роль.

— Ну, тогда Тригониона.

Тут она громко расхохоталась и уже открыла рот, собираясь говорить, но передумала.

— Прости меня, — сказала она наконец. — Когда мне приходится иметь дело с человеком красивой внешности, я люблю позволить себе слегка подразнить его сперва. Это мой недостаток. Мои друзья умеют не замечать его. Надеюсь, ты тоже научишься не замечать его, Гордиан, раз уж я созналась в нем.

Я кивнул.

— Ну хорошо. Да, я хотела проконсультироваться с тобой по поводу безвременной смерти нашего общего друга Диона Александрийского.

— Нашего общего друга?

— Да, он был мне таким же другом, как и тебе. Не смотри так удивленно, Гордиан. Полагаю, что есть много вещей, которых ты не знал о Дионе. Кстати, есть также много вещей, которых ты не знаешь обо мне, несмотря на все, вероятно, доходившие до тебя слухи. Постараюсь быть краткой и говорить по сути. Именно я предложила Диону, чтобы он отправился искать у тебя помощи в ту ночь, когда его убили.

— Ты?

— Да.

— Но ты же не знакома со мной.

— И все же я о тебе знала, как ты, не сомневаюсь в этом, знал обо мне. Твоя репутация широко известна, Сыщик. Я была девочкой семнадцати лет и жила еще в доме родителей, когда Цицерон наделал столько шуму, защищая человека, обвиненного в отцеубийстве. Я помню, мой отец долго еще говорил об этом деле. Разумеется, я много лет ничего не знала о том, какую роль в этом сыграл ты, пока мне не рассказал об этом сам Цицерон — как же он любил снова и снова пересказывать тот старый случай, пока триумф над Катилиной не дал ему наконец еще более величественный повод для хвастовства! Цицерон часто, бывало, говорил о тебе моему покойному мужу; несколько раз он даже советовал Квинту обратиться к тебе за советом, но Квинт всегда был упрям, предпочитая использовать собственных людей для выслеживаний и прочих дел такого рода. Я буду честной с тобой: Цицерон не всегда отзывался о тебе высоко. То есть я хочу сказать, что время от времени, когда твое имя всплывало в разговоре, он порой употреблял слова, которые не следует повторять вслух такой респектабельной римской матроне, как я. Но нам всем приходилось рвать отношения с Цицероном, разве нет? Важно то, что, даже будучи разъяренным на тебя, Цицерон никогда не уставал превозносить твои честность и порядочность. Однажды, когда Квинт был назначен наместником в Цизальпинскую Галлию, Цицерон со своей женой Теренцией приехал навестить нас, и как-то вечером после обеда мы стали играть в игру вопросов и ответов; когда Квинт спросил Цицерона, какому человеку он доверил бы сказать правду, какой бы неприятной она ни была, знаешь, кого он назвал? Да, Гордиан, тебя. Так что видишь, когда Дион спросил нас, к кому он мог бы обратиться за помощью, имя Гордиана Сыщика сразу пришло мне на память. Тогда еще не было известно, что вы с ним знаете друг друга; мне рассказал об этом Тригонион, когда вернулся после посещения твоего дома.

— Полагаю, ты мне льстишь, — сказал я. — Значит, тебе известно, что я был знаком с Дионом в Александрии много лет назад?

— Тригонион сообщил мне об этом.

— Но как случилось, что ты знала Диона?

— Потому что он вел дела с моим братом Публием, разумеется.

— Какие дела?

— Они познакомились вскоре после того, как Дион прибыл в Рим. Им было о