меня вместе с Тригонионом, беспокоится за меня. Как трогательно!

Втроем — галл, Белбон и я — мы вышли на залитую послеполуденным солнцем мостовую. Воздух в моем кабинете казался прохладным и приятным, словно ранней весной; здесь же солнце нагрело камни, и в воздухе висела жара. Тригонион извлек из складок своего одеяния маленький желтый зонтик, открыл его и поднял над головой.

— Надо бы вернуться за широкополой шляпой, — сказал я, поглядывая на безоблачное небо.

— Нам совсем недалеко, — сказал галл. — Пройти вперед квартал или два и завернуть направо.

Мы двинулись по улице и прошли мимо дома, в котором жил Марк Целий. Ставни всех окон верхних этажей были закрыты, несмотря на жару. Неужели он спит в такое время дня? Что за жизнь!

Дом этот принадлежал подстрекателю черни Публию Клодию; я же направлялся на встречу с его сестрой. Какой же Рим маленький город, подумал я, и год от года становится все меньше. Раньше мне не доводилось встречаться ни с одним из печально известных Клодиев. Они состояли в каком-то дальнем троюродном родстве с моим прежним покровителем Луцием Клавдием, но наши пути никогда не перекрещивались. Это вполне устраивало меня. В последние годы я становился особенно разборчив в отношении того, кому следует помогать и на кого можно нападать. Судя по тому, что о них говорили, Клодий и Клодия принадлежали к тому сорту людей, от которых следовало держаться подальше.

Неизвестный горожанин, сетующий на кражу фамильного серебра; старый знакомый, напуганный письмом с угрозами; молодая жена, понапрасну обвиненная в измене мужу злобной свекровью, — таким людям я, в своем нынешнем положении человека, почти отошедшего от всяких дел, считал возможным предлагать свои услуги. Но люди, действующие посредством грубой силы, содержащие широкую сеть секретных агентов и посылающие вооруженных наемников, чтобы разделаться со своими противниками, — Помпеи и цари Птолемеи этого мира, — всегда казались мне породой, которую ни в коем случае не следует тревожить, пусть даже для этого приходится упускать случай помочь старому другу, пусть даже по этой причине мне пришлось отказать Диону Александрийскому.

А теперь я шел в дом Клодии по залитым солнцем улицам Рима, ведомый жрецом Кибелы с ярко-желтым зонтиком в руках, чтобы, по-видимому, обсуждать там какие-то обстоятельства убийства Диона. Боги любят поражать человека неожиданными поворотами его судьбы — и пользуются дурной славой за жестокость, с которой предаются этому развлечению.

* * *

Дом Клодии стоял в конце небольшого тупика, отходившего от тихой аллеи. Подобно домам, принадлежавшим большинству патрицианских семей, он казался старым и непритязательным на вид. Фасад без окон был оштукатурен в неяркий желтый цвет. Ступени крыльца выложены глазурованной красно-черной плиткой. Два кипарисовых дерева обрамляли по бокам простую дубовую дверь. Верхушки кипарисов парили на значительной вышине; я часто видел их с балкона своего дома, но никогда не знал наверняка, где именно они расположены. Как и дом, кипарисы, видимо, стояли здесь очень давно.

Раб, открывший нам дверь, оказался плотного телосложения молодым человеком с аккуратно уложенными черными волосами и густыми бровями, которые срослись вместе над его печальными карими глазами. Дверь он открыл лишь наполовину и самодовольно ухмыльнулся, увидев Тригониона. На меня и на Белбона он едва взглянул.

— Она ушла, — сказал он, сложив руки на груди и облокачиваясь о косяк.

— Ушла? — спросил галл. — Но я же только что вышел от нее, чтобы привести вот этого человека.

Привратник пожал плечами.

— Что я могу тебе сказать? Ты сам знаешь, какая она.

— Но она знала, что я вот-вот вернусь, — произнес Тригонион раздраженным тоном. — Куда она пошла?

— К реке.

— Что, ей понадобилось на рынок?

Раб сузил глаза.

— Конечно нет. Ты же знаешь, она больше не ходит на людные рынки. Боится, что там окажутся люди Милона, которые начнут распевать про нее оскорбительные песни. Она делает вид, что ей все равно, но ты же знаешь, как она этого не любит. — Раб изогнул правую бровь, что придало его лицу удивительное выражение, поскольку брови были соединены над переносицей. — Так что она в своем саду на Тибре. Она сказала, что в такой чудесный день это единственное место, где следует находиться. «Сегодня все будут на реке», — сказала она. Я так полагаю, ей хочется посмотреть на купальщиков, — уголок его рта внезапно дернулся, выдавая улыбку, когда на нижнюю часть его спины легла рука, принадлежавшая кому-то другому, невидимому из-за двери. Часть запястья, бывшая на виду, принялась двигаться волнистыми движениями, подобно извивающейся змее. Молодой привратник дернулся, как от щекотки, и разогнул свои мускулистые руки.

— Она бы взяла меня с собой, — вздохнул он, — но я как раз был занят.

— Но она оставила для меня сообщение? — спросил Тригонион, выходя из себя. — Она непременно должна была оставить!

Из-за двери послышался женский смех, затем появилось улыбающееся лицо, прижавшееся щекой к щеке привратника.

— Не волнуйся, она не забыла о тебе, — проговорила женщина поющим голосом. В речи ее слышался искусственный акцент, а волосы каштанового цвета были уложены в экстравагантную прическу, хотя несколько непокорных прядей выбились из-под заколок и гребней. Морщины вокруг глаз и рта были умело смягчены косметикой, но я заметил, что она уже не молода. — Варнава дразнит тебя! Верно, Варнава? Такой проказник! — Она шутливо укусила раба за ухо.

Варнава бесцеремонно засмеялся и отпрянул в сторону, высвобождая свое ухо из сверкающих белизной зубов женщины, а ягодицы — из ее объятий.

— Ну и проваливай, раз так! — сказала она, рассмеявшись и щелкнув пальцами. — Уходи! Я приласкаю тебя позже, — она издала горлом рычащий звук и клацнула зубами. Привратник удалился.

— У него еврейское имя, — сказала она, поворачиваясь к нам. — Я имею в виду Варнаву. Клодия говорит, оно означает «утешение». Клодия знает! — Женщина рассмеялась, и я уловил, что от нее пахнет вином.

— Так что Клодия сказала обо мне? — потребовал галл.

— О тебе, Тригонион? Хм, ну, всем известно, от какого слова происходит твое имя, верно? — Она игриво посмотрела на него.

— Не твое дело, — отрезал галл. — Что она сказала, прежде чем уйти?

Лицо женщины помрачнело, разрушая иллюзию, созданную косметикой.

— Ох, ну ладно. Значит, она сказала, что просто не может больше оставаться дома и что она уже неделю мечтает посетить свой сад на реке, поэтому велела Хризиде позвать носильщиков и уложить кое-какие вещи, и они ушли, только пыль заклубилась. Она звала меня с собой, но я сказала, что очень, очень расстроена и нуждаюсь в утешении. Ха! — Она опять рассмеялась, демонстрируя великолепные белые зубы. — Ну вот, а поскольку я оставалась, Клодия попросила меня передать тебе, если