— С прибытием, брат Матфей! — поприветствовал режиссера один из монахов, открыв дверь машины.

— Хвала Двуглаву, доехали! — присоединился второй. — Милости просим!

— Никуда я не пойду, — буркнул Матвей, отметив про себя, что монахи — довольно крепкие ребята.

Но в это время отец Лаврентий со всей силы пнул его ногой в спину, и режиссер, вылетев из машины, был подхвачен монахами под белые рученьки. Однако хватка была некрепкая, держали его бережно, и Матвей, извернувшись, выскользнул из их рук. Он бросился в сторону поля, но какая-то сила сбила его с ног и прижала к земле. Это был водитель отца Лаврентия, неизвестно когда выбравшийся из автомобиля.

Белорясые поставили Матвея на ноги, отряхнули и повели в сторону дома творчества. И хотя держали его теперь покрепче, Мэт решил так просто не сдаваться. Всадив локоть под дых одному монаху и лягнув в колено другого, он совершил отчаянный рывок, но сумел освободить лишь правую руку, и в тот же момент с правой стороны в его шею вонзилась игла шприца.

— Творческих успехов! — бросил отец Лаврентий из машины, и это было последнее, что Матвей услышал, прежде чем провалиться в забытье.

Пришел в себя он на кровати в тесной келье — в одежде и обуви, но без звездофона. Комнатка с кованой дверью, узким окном под высоким потолком и экраном напротив кровати, транслировавшим телеканал «Штык»: широкомордый вояка в камуфляже, брызжа слюной, рапортовал об успехах оборонной промышленности. За его спиной мелькала яркая анимация, иллюстрировавшая эффект от того или иного оружия. Самонаводящиеся ракеты крошили в капусту нью-йоркские небоскребы, подводные лодки-камикадзе выскакивали из вод Темзы, чтобы разнести Тауэрский мост, стаи дронов распыляли химоружие над амстердамским гей-парадом… С каждым новым сюжетом рассказчик все больше распалялся, и Матвею показалось, что к концу репортажа у того даже привстал.

Из-за успокоительной инъекции Мэт ощущал необычайную слабость. Следовало совершить усилие, чтобы за раз осуществить два важных дела: проверить, не заперта ли дверь и вырубить на хрен телевизор. В случае, если дверь не заперта, телевизор можно было похерить. Но хватит ли у него сил, чтобы выбраться из дома творчества — на ватных ногах и с затуманенной головой? Опустив ноги на пол, попытался встать, но затея оказалась неудачной, и он свалился рядом с кроватью, словно тряпичная кукла. Кое-как дополз до двери, которая, естественно, оказалась заперта, затем поискал пульт от телевизора и не нашел. На то, чтобы забраться обратно в кровать, сил уже не хватило, и он остался лежать на полу, устремив взгляд в потолок.

Ночь была кошмарной: сон — бодрствование — полудрема — снова сон, и так по кругу. Ни на секунду не замолкавший телевизор щедро поставлял сюжеты для бредовых видений, пока в какой-то момент не переключился на канал «Озеро», где балерины изображали лебедей под приглушенную музыку, ненадолго убаюкавшую Матвея. Но ровно в шесть утра закольцованный балет сменился оглушительным союзным гимном — Мэт встрепенулся, ударившись головой о раму кровати. Затем последовал выпуск новостей, где главным сюжетом была предстоящая церемония ежегодного посвящения товарища Птушки в сан генсека ЦК ПКСС. Что было дальше, Матвей не помнил — очнулся он уже когда Птушка под торжественную музыку шел по коридорам Кремлевского дворца, сменяющимся другими коридорами, и казалось, что это никогда не закончится. Перед генсеком распахивались двери, а он все шел и шел, пока наконец не добрался до просторного зала, наполненного генералами и священниками, где, взобравшись на возвышение, сложенное из ленинских томов, принял присягу, положив руку на чемоданчик с красной кнопкой.

Метавшемуся в бреду Матвею казалось, будто это он сам идет по бесконечным коридорам, мимо картин Никаса Сафронова, мимо скульптур Зураба Церетели, мимо вытянувшихся по струнке караульных со стеклянными глазами. Вместо церемониального зала коридор закончился тупиком с нарисованным на стене двуглавым орлом. От парных шей начали отпочковываться новые головы, и секунду спустя на несчастного смотрели сотни холодных птичьих глаз, а множество клювов норовили вцепиться в него, страшно клацая перед самым носом. Он пытался бежать назад, но двери за его спиной оказались заперты, а многоголовая птица все приближалась, хлопая стальными крыльями, и казалось, конец неминуем, но вместо него пришло спасительное пробуждение…

Помотав головой, Матвей обнаружил, что все так же лежит на полу, но теперь уже в луже холодного пота, а над ним нависает фигура сидящего на кровати мужчины с седой трехдневной щетиной на обрюзгшем лице.

— Ну, здравствуйте, Матфей Сергеевич! — произнес он, слегка картавя. — Добро пожаловать в нашу скромную обитель!

Нового знакомого Матвея звали Миша Куц. Он отрекомендовался как «писатель, эссеист и драматург» и на правах куратора предложил провести экскурсию по дому творчества. Помимо милого грассирования у Миши была еще одна особенность: он без остановки трындел. Но тон его был довольно мягкий и ненавязчивый, так что Матвей со временем научился воспринимать речи сопровождающего в фоновом режиме, как радио, выделяя лишь отдельные фрагменты. К слову о радио, первое, на что Мэт обратил внимание — в каждом помещении, включая коридоры, туалеты и душевые неизменно присутствовал включенный телевизор, а то и несколько. Все они транслировали разные каналы, но самыми популярными среди них были «Звезда» и «Штык».

— Нужно всегда находиться в информационном поле, — прокомментировал Миша. — Это очень важно для творчества. Ну как для творчества… Это вообще важно для жизни. Мы ведь часто не отдаем себе отчет, что жизнь идет. Нам кажется, что сегодня просто очередной день, а жизнь… жизнь — это что-то большее. Но именно из обычных дней и складываются наши необычные жизни…

Матвей с утра не был готов к таким крупным дозам бытовой философии, поэтому вклинился в Мишин поток сознания с вопросом:

— А где тут у вас позавтракать можно?

— Я вот иногда задумываюсь… — по пути в столовую Миша снова завел свою шарманку. — Знаете это утреннее чувство, когда мозг уже проснулся, а желудок еще нет? И вроде бы пора уже завтракать, но ты этот момент все время откладываешь — то постель по второму разу застелешь, то зубы снова почистишь… Бывает с вами такое?

К тому времени Матвей уже понял, что все вопросы, которые задает ему Миша, носят сугубо риторический характер. Поэтому он молча умял свой завтрак, параллельно выслушав историю о сложных отношениях своего собеседника с манной кашей. Корни этих отношений терялись в глубоком детстве, и с каши эссеист незаметно перескочил на неповторимый запах школьной столовки, вспомнил учительницу химии с волосами цвета марганца, а затем, совершив невообразимый кульбит, обратился к армейским воспоминаниям.

Когда завтрак был окончен, Миша показал Матвею здешние места силы: библиотеку, кинотеатр и актовый зал. Помимо телевизоров стены были украшены крупноформатными иконами, портретами Птушки и лозунгами вроде «Творчество должно служить народу» и «Правоверный кинематограф — важнейшее из искусств». Однако попадавшиеся по пути литераторы и кинематографисты занимались чем угодно, только не творчеством: кто-то болтал с монахами в белых рясах, кто-то разгадывал кроссворд, развалившись в кресле, кто-то дегустировал кефир, задумчиво глядя в окно.